Ссылки доступа

70 лет глобальной «остановке»


Счастливые 2-й лейтенант У.Робертсон и лейтенант А. С. Сильвашко на фоне надписи «Восток встречается с Западом».
Счастливые 2-й лейтенант У.Робертсон и лейтенант А. С. Сильвашко на фоне надписи «Восток встречается с Западом».

Историческую «встречу на Эльбе» в конце апреля 1945 года участники событий с американской стороны (солдаты, командование, политики) воспринимали по-разному.

Начнем с солдат.

Американские войска, подошедшие к позициям на западном берегу реки Эльбы, 20 апреля получили распоряжение - патрулям не приближаться к Эльбе ближе, чем на 5 км. Дней через десять ожидали с другой стороны прибытия на восточный берег наступавших советких войск, и командование боялось случайных перестрелок. Каждый патруль должен был иметь при себе американский флаг и ракетницу с зелёной ракетой. А у советских ракеты будут красные. Ещё приказ: не разговаривать с прессой, а в случае контакта с советскими немедленно сообщить по рации командованию. Большинство солдат и младших офицеров не имело о советской армии (и вообще - о русских) ни малейшего представления. «А как нам с ними себя вести?», спросил один лейтенант у своего комполка. И тот сказал: «Приветливо». В статье журналиста Мартина Герцога, опубликованной в 2005 г. в газете «Atlantic Times» приводится такой эпизод:

«В полдень 25 апреля 1945 г. Билл Робертсон (лейтенант 273-го полка 69-ой американской пехотной дивизии) был совсем не там, где ему положено было быть. Согласно приказу, он и трое рядовых должны были на джипе совершить патрульный проезд вдоль притока Эльбы и вернуться в расположение полка. Но в пустынном городке Торгау, оставленном немецкими войсками несколько часов назад, американцы узнали о концлагере, где остались люди. Приготовив на всякий случай пулемет, установленный на крыше джипа, команда Робертсона свернула с маршрута, нашла лагерь и освободила заключённых - человек сорок. И тут кто-то из местных сказал, что на том берегу Эльбы - советские солдаты. Американцы не были готовы к встрече: у них не было с собой ни рации, ни флага, ни ракетницы. К тому же поблизости стреляли. Но Робертсону и его солдатам было по 20 лет, и они не могли упустить случай. Они конфисковали у местного жителя простыню и в аптеке раскрасили её красными чернилами и зеленкой в жуткое подобие американского флага. Флаг вывесили на башне лагеря, с которой были видны на другом берегу артиллерийская батарея и чужие солдаты, рывшие траншеи».

С другого берега старший лейтенант 58-й советской гвардейской дивизии Алексадр Сильвашко увидел в бинокль человека на башне, который размахивавал грязной тряпкой и кричал. Сильвашко отнесся к нему с подозрением - отступавшие эсесовцы устраивали похожие провокации. Продолжение - в статье Герцога:

«Я выпустил красную ракету. Ответа не последовало. Раз нет ответной зелёной ракеты, значит, это не американцы, а новый эсесовский трюк. И я приказал дать залп по башне из нашей 45-миллиметровки. Снаряд разорвался правее башни. Когда дым рассеялся, там никого не было. Минуты две стояла тишина. Потом мы увидели четырех солдат в незнакомой форме, которые шли по той стороне к берегу. Они вели под руки лагерника - русского, который все время кричал: «Не стреляйте! Мы – американцы!»

Они стояли, разделенные Эльбой. Робертсон помахал в знак приветствия, и Сильвашко помахал в ответ. Потом оба лейтенанта с двух сторон вскарабкались на переломанный надвое взрывом мост через реку и пожали друг другу руки. Через несколько минут все были уже на восточном, советском берегу. Набежали остальные артиллеристы, появилась тушёнка, водка и шнапс. Закончился этот день путешествием на джипе в полк к Робертсону. Сильвашко вспоминал: «Было страшновато – всё-таки чужаки. Вдруг, они возьмут нас пленниками? Станут допрашивать? На этот случай у нас был приказ защищаться до последнего. Но защищаться не понадобилось».

Фотографию рукопожатия на мосту сделали на следующий день на официальной церемонии. Обоим лейтенантам повезло, что они смогли на ней присутствовать, потому что предыдущий вечер каждый закончил у себя на гауптвахте. И того, и другого вскоре выпустили (каждого с выговором). И оба стали историческими фигурами. Не повезло двум непосредственным командирам Сильвашко. Если верить статье Мартина Герцога, их судили, исключили из партии и понизили в чине.

На этом оставим лейтенантов и обратимся к генералам и политикам.

Встреча на Эльбе, 25 апреля 1945
Встреча на Эльбе, 25 апреля 1945

Историческая «встреча на Эльбе» имеет в Америке второе название – «остановка на Эльбе». Решение остановить союзные армии на Эльбе и скоординировать планы с Московой, и затем решение уступить советским возможность взять Берлин и Прагу были приняты главнокомандующим союзных войск генералом Эйзенхауэром и считаются самыми спорными его решениями за всю войну. Историк, профессор Канзасского университета Марк Парилло говорит, что в то время многие политики на Западе и офицеры союзных армий считали, что послевоенная ситуация в Европе будет во многом зависеть от того, кто возьмет Берлин – символ нацизма.«Политики вообще считали, что чем большая часть Европы будет освобождена союзными армиями, тем легче Западу будет торговаться с Москвой и тем больше шансов, что эти области останутся свободными от советского влияния. Тем не менее, союзное командование уступило советской армии взятие Берлина, а главное - Праги, несмотря на то, что Третья армия Паттона была рядом с чешской столицей, и несмотря на просьбы чехов, - говорит Марк Парилло. - Большинство наблюдателей – журналистов и историков – считали (а некоторые и до сих пор считают), что такое решение могло быть принято только по политическим соображениям. Но исследования военных историков показали, что решение было принято лично Эйзенхауэром по чисто военным соображениям». Он считал своей целью – как можно быстрее закончить войну, не усложняя эту задачу заботой о последствиях для Европы, отмечает историк.

Тут нужно вспомнить детали. Германия была поделена на зоны оккупации еще в январе 1944 г., и Берлин находился глубоко в Советской зоне. Но главное - Эйзенхауэр видел в Берлине лишь символ, а стратегически важным объектом считал Рур, который защищало самое крупное из оставшихся немецких соединений – группа армий фельдмаршала Моделя. В спорах с английским командующим Монтгомери, требующим взятия Берлина, Эйзенхауэр говорил: «У Германии – два сердца: индустриальное – Рур, и политическое – Берлин. Если индустриальное остановится, умрёт и политическое».

Вторая деталь: уже к концу марта 1945 г стало ясно, что советские войска движутся на запад с невероятной скоростью и эффективностью. Монтгомери был еще в 300-х км от Эльбы, когда части Жукова стояли уже в 50 км от Берлина. Генерал Омар Брэдли, когда Эйзенхауэр спросил у него совета, сказал ему: «Путь от Эльбы до взятия Берлина будет нам стоить примерно 100 000 убитыми и ранеными. Не слишком ли высокая цена за престиж?»

(Советской армии одна Битва за Берлин стоила ста тысяч убитыми и ранеными по официальным данным, а по неофициальным - в 3 раза дороже).Третья деталь. Не забудем, что Соединенные Штаты вели две войны – с Германией и с Японией, что в конце марта 45-го атомная бомба еще не была испытана, и начальник объединенных штабов Джордж Маршалл торопил с окончанием войны в Европе, чтобы перебросить часть войск на Тихий океан. Марк Парилло добавляет ещё несколько факторов: «Эйзенхауэр получал донесения разведки о возведенном в Альпах «национальном редуте» - одном из тех, на которые немцы были мастера: вспомните неприступный «Монте Касино» в Италии. Сведения, как позже выяснилось, были неверны, но Эйзенхауэр уже направил на Юг один из двух главных ударов - чтобы редут не затянул войну, учитывая, что в последние недели (даже после сдачи Рура и самоубийства генерала Моделя) разрозненные немецкие формирования дрались фанатически – настолько, что стали слышны голоса, предлагавшие мир с Германией вместо требования ее полной капитуляции». Всё это, по мнению историка, сыграло роль в решении Эйзенхауэра относительно Берлина.

У британского командования вызвал возмущение прямой контакт Эйзенхауэра с Москвой в конце марта 45-го, когда он поручил своей Военной миссии сообщить Сталину о его планах остановки на Эльбе. А согласие Эйзенхауэра на просьбу генерала Антонова (координатора Ставки и героя Курской битвы) о том, чтобы освобождение Чехословакии было предоставлено советским войскам, вызвало взрыв возмущения даже у многих американских генералов и политиков. Но вот что пишет историк Стивен Амброз в своём историческом бестселлере «Эйзенхауэр и Берлин, 1945 год. Решение остановиться на Эльбе»:

«Эйзенхауэр, как главнокомандующий, не раз пояснял свою позицию: президент Рузвельт хотел разгромить Германию, уничтожить угрозу нацизма для мировой цивилизации и сделать это в партнерстве с русскими, с которыми он надеялся оставаться союзниками и после войны. Уже и тогда, в 45-м, шли вполне объяснимые дебаты о том, дальновидна ли политика Рузвельта, но Эйзенхауэр считал, что у него нет ни права, ни обязанности ставить под сомнение или менять политическое направление президента».

Некоторые действия Эйзенхауэра говорят о том, что иногда и он действовал по политическим пристрастиям: например, в марте 45-го он послал группу армий на север с дополнительной целью - предотвратить оккупации Дании советскими войсками. Узнав, что немцы проводят карательные рейды в Чехословакии в наказание населению за нападения партизан, Эйзенхауэр отправил «посла» к немецкому фельдмаршалу Шёрнеру с предупреждением о последствиях лично для него в случае, если он немедленно не остановит карательные операции. Эйзенхауэр даже сам выступил по радио, предупреждая немецких солдат: «Те, кто участвует в казнях мирных жителей, будут сурово наказаны союзниками». Тем не менее, генерал Паттон не мог простить своему главнокомандующему Праги, генерал Монтгомери – Берлина. Эйзенхауэр заканчивал войну в атмосфере почти всеобщего осуждения, в накале противоречивых мнений политиков. Стивен Амброз подчеркивает в своей книге сложность тогдашней ситуации:

«В марте-апреле 45-го в Берлине уже видели раскол между Западом и Востоком, и там даже лелеяли безумные надежды на то, что можно договориться с западными союзниками и погнать русских обратно к Волге: Гитлер был уверен, что Черчилля, если не Рузвельта, страшит то, что советские войска маршируют по Европе. Германия еще не сдалась».

Встреча на Эльбе, 25 апреля 1945
Встреча на Эльбе, 25 апреля 1945

И именно поэтому генерал Эйзенхауэр сосредоточился на своей главной задаче, ради которой был готов на многие уступки, - на скорейшем завершении войны в союзе с русскими. «Остановка» на Эльбе была жестом закрепления этого союза. И у нее, как отмечает Марк Парилло, была эмоциональная составляющая: «Встреча с союзниками лицом к лицу была волнующей и экзотической для американского солдата. Американцы уже многое знали о советских победах: Сталинградская битва была известна каждому. Курская дуга. Битва за Москву. Ведь только после этих сражений и советского контрнаступления стало понятно, что немецкие армии можно не только победить в наземных битвах, но и заставить отступать по всему фронту. И, конечно, все помнили огромные жертвы российских народов, гитлеровский план Барбаросса, летнюю кампанию 41-го года». Победы советских войск и стремительность, с которой они гнали врага со своей территории, несмотря на трагическое начала войны, вызывали восхищение, говорит историк. Такое стойкое сопротивление носило почти мифический характер.

Разведчик американской 69-й пехотной дивизии Джо Половски завещал похоронить себя в городе Торгау, на месте встречи с советскими солдатами. Его просьбу выполнили, он был похоронен в Торгау в 1983 году. В книге «Эйзенхауэр и Берлин, 1945-й» Стивен Амброз (неожиданно для американского историка) объясняет упрямое сотрудничество Эйзенхауэра с Москвой еще и эмоциональными причинами:

«Эйзенхауэр знал, что народы устали от долгой войны (англичане еще больше, чем американцы), и что особенно устали солдаты, и что ни один из них не одобрял операций, которые могли бы продлить агонию противника. Кроме того, именно весной 45-го, незадолго перед «встречей на Эльбе» союзные солдаты освободили концлагеря и стали свидетелями таких ужасов нацистского режима, которые они не могли вообразить. И в армии ненависть к нацизму стала такой интенсивной, что помогала драться. Эйзенхауэр чувствовал, что боевой дух солдат просто рухнул бы от одного намёка на то, что их главным врагом вдруг вместо немцев станут русские. А в Америке и Англии такой намёк взорвал бы общественное мнение. Англоязычный мир хотел видеть Германию наказанной за ее немыслимые преступления».

Может быть, именно поэтому и Труман, занявший пост президента после смерти Рузвельта 12 апреля 1945 года, и даже Черчилль, в конце концов, одобрили действия Эйзенхауэра. «Только он один, - писал Труман Черчиллю, - способен видеть сейчас всю картину целиком». Через 7 лет к этому мнению присоединилась вся Америка, избрав генерала Дуайта Эйзенхауэра своим президентом.

Радио Свобода

XS
SM
MD
LG