В России в разгаре кампания по подготовке к празднованию 70-летия победы над нацизмом. Традиция военных юбилеев и идеологизации громких побед прошлого имеет в стране довольно глубокие корни. О том, как отмечали подобные даты в императорской России, существовал ли там культ побед над неприятелями, как изменилась за почти 250 лет символика георгиевской ленты и почему именно военной истории уделяют столько внимания нынешние власти, Радио Свобода рассказал профессор факультета истории Европейского университета в Санкт-Петербурге, автор книги "Солдаты во плоти и в бронзе. Войны в культурной памяти России" Владимир Лапин.
– Начнем с XVIII века как столетия, когда экспансия Российской империи – и, соответственно, войны с соседями – была очень интенсивной. Существовала ли уже тогда некая идеология и мифология русских имперских побед? Какими средствами тогдашняя власть «вписывала» в общественное сознание, к примеру, "покоренье Крыма" и разделы Речи Посполитой?
– Идеология имперских побед, естественно, возникла вместе с самими имперскими победами. Во все времена каждый успех имперского оружия сопровождался пропагандистскими акциями. Это были, с одной стороны, печатные издания, а с другой – разного рода триумфы, юбилеи, публичные мероприятия – всё, что позволяло внедрить представления о величии свершенного в сознание современников. Ну, а Российская империя вообще формировалась в ходе войн. В античном Риме, как известно, был храм Марса, врата которого открывались, когда где-то на территории Римской империи шла война. В России, можно сказать, эти ворота были постоянно открыты.
В том, что касается восприятия военных побед, российское государство и общество пели в унисон. Те средства пропаганды, которые тогда были доступны – молебны, парады, фейерверки и разные празднества – с большим воодушевлением воспринимались народом. Надо понимать, что были две России – образованные слои, которые, собственно, и назывались "обществом", и "народ", то есть процентов так 90 населения.
– На них печатные издания, о которых вы упомянули, явно рассчитаны не были, потому что эти люди в большинстве своем не умели читать.
– Да, печатные издания для народа – это явление второй половины XIX века и даже рубежа XIX – XX веков. Плюс к тому, в старых российских периодических изданиях можно найти, к примеру, огромное количество стихов патриотического содержания, связанных с теми или иными военными событиями и написанных как выдающимися литературными деятелями, от Ломоносова до Некрасова, так и совсем забытыми авторами. Счет этих произведений идет на многие тысячи. Образованное население России откликалось патриотическими стихами практически на каждый успех русского оружия.
– Каково происхождение и "мифология" Георгиевской ленты? С чем связана ее трансформация в качестве исторического, культурного и пропагандистского символа вначале в советские, а потом и в нынешние времена? Эпохи и режимы меняются, а вот эта лента, то ли желто-черная, то ли оранжево-черная (кстати, какое сочетание цветов правильное?), остается. Почему?
– Это была лента ордена св. Георгия Победоносца, утвержденного Екатериной II в 1769 году. О цветах действительно до сих пор спорят – желтый и черный это, или же черный и оранжевый. По одним данным, они означают огонь и дым битвы, а по другим – это просто геральдические императорские цвета: золотой и черный. Интересно, что этот символ почитался и "сверху", и "снизу". В 1855 году участники обороны Севастополя, даже те, кто не был награжден Георгиевским крестом, часто вставляли себе в петлицу георгиевскую ленточку. Показывали тем самым свою причастность к славной обороне.
– То есть это те самые вещи, которые пытается использовать и нынешняя российская власть?
– Да. По опросам, три четверти россиян положительно относятся к нынешнему политизированному использованию георгиевской ленточки.
Ордена изначально даются за особые заслуги, потом – за заслуги меньшие, а еще позже – иногда и за заслуги сомнительные
– А не происходит ли тем самым полная девальвация боевой традиции этого ордена, того, что исторически лежит в основе – это боевая награда?
– Да, но должен сказать, что такие вещи происходят со многими наградами. Известно, что ордена изначально даются за особые заслуги, потом – за заслуги меньшие, а еще позже – иногда и за заслуги сомнительные. Не побоюсь сказать, что нет почти ни одной награды, которая подобную девальвацию не пережила. Но есть другая сторона вопроса. Вот сейчас георгиевская ленточка стала символом "Антимайдана" и других подобных сил. И вот они рассуждают так: если, мол, с одной стороны "фашисты", с которыми они борются, то противники этих "фашистов" должны использовать соответствующие символы.
– Но ведь это совершенно антиисторический перенос прошлого в настоящее, вам не кажется?
– В большинстве случаев прошлое переносится в настоящее совсем не так, как задумывали те, кто создавал это прошлое.
– То есть царица Екатерина, окажись она в сегодняшней России, очень удивилась бы, увидев повсеместные георгиевские ленточки?
– Безусловно. Ведь и во время Крымской войны ношение этой ленточки ненагражденными севастопольцами тоже воспринималось многими иронично и с непониманием. Считалось, что награждать каким-то знаком может только государство. Ну и надо помнить, конечно, что у этой ленточки есть и советское прошлое – такие цвета были у ленты медали "За победу над Германией" и ордена Славы. И во время Великой Отечественной войны был даже подготовлен проект указа Верховного Совета о приравнивании Георгиевских крестов к советской медали "За боевые заслуги". Официально наконец этого сделано не было, но те ветераны русско-японской и Первой мировой войн, которые дожили до 1940-х годов и имели Георгиевские кресты, нередко их носили и никакой дискриминации не подвергались.
– Победа над Наполеоном – была ли она для общественного сознания и исторической памяти России XIX века чем-то сопоставимым с тем, чем стала Великая Отечественная для советского и современного российского сознания? Можно ли говорить о каком-то «культе Победы» применительно к тем временам?
Столетний юбилей войны 1812 года представлял собой нечто абсолютно в России небывалое
– Да, это был культ, причем память о войне 1812 года поддерживалась непрерывно, если не сказать – по нарастающей. И, допустим, память о Бородинском сражении затмила память о Полтавской битве и Великой Северной войне. Это несмотря на официальный культ Петра I, который "работал" на Полтаву. Что касается столетнего юбилея войны 1812 года, то он представлял собой нечто абсолютно в России небывалое. Мероприятия проводились от западной границы до восточной, не было населенного пункта, где не устраивались бы празднества, причем проводились они с большой пышностью. И в некоторых случаях можно говорить даже о каком-то юбилейном психозе. Доходило до того, что на огромном множестве предметов, производившихся в 1912 году, была какая-то юбилейная эмблема: выпускались платки, кондитерские изделия, спиртные напитки, папиросы, мебель – всё с этой символикой.
– То есть опять-таки прямые параллели с нынешней ситуацией? По интернету, гуляют фотографии упаковок разных продуктов, от овощей до крабовых палочек, с символикой 70-летия Победы. Особенно оранжево-черные цвета георгиевской ленточки популярны.
– Ну, применительно к 1912 году я не могу с уверенностью сказать, что и тогда использовалась эта ленточка, скажем, на конфетах – кажется, тогда до такого не дошло. Но, повторяю, всякого рода "юбилейные" изделия и сувениры, допустим, свистки в виде Наполеона – всё это существовало.
– А сопровождалось ли это нагнетанием какой-то идеологической атмосферы, "синдромом осажденной крепости"? Ведь шел 1912 год, оставалось два года до Первой мировой, и обстановка в Европе уже была довольно напряженной.
– Чисто пропагандистский накал в 1912 году был заметно снижен, так как сложилась щекотливая ситуация. Уже было ясно, что России враждебен блок Германии и Австро-Венгрии, которые в наполеоновские времена (в лице своих предшественниц, Пруссии и Австрийской империи) являлись союзниками России. И наоборот – Франция тогда была врагом, а сто лет спустя – союзником. Поэтому были даже специальные официальные разъяснения, которые требовали во время юбилейных торжеств "сильно не увлекаться, чтобы не задеть чувства наших союзников".
– А кто курировал эти торжества? Двор? Правительство? Местные власти?
– Были созданы специальные комитеты во главе с представителями царской фамилии. В них входили общественные деятели и представители ряда ведомств – внутренних дел, иностранных, военного, морского, министерства финансов…
– Русская армия часто вела войны за пределами империи. Какое идеологическое сопровождение они имели? Использовался ли, например, по аналогии с Великой Отечественной войной, образ солдата, несущего освобождение другим народам, – скажем, в период русско-турецкой войны 1877-78 годов?
Провести грань между реальным общественным подъемом и политическим расчетом правительства достаточно трудно
– Да, конечно, просто это имело скорее религиозную подоплеку. Мотив освобождения православных христиан от ига "басурман" и прочих иноверцев использовался давно – в войнах с Турцией и раньше, с Литвой и Польшей. И да, освобождение славян и продвижение на Балканы пользовалось большой популярностью в России. Допустим, сербское восстание 1876 года, когда тысячи россиян поехали помогать сербам, или постоянная поддержка греческих восстаний. И здесь провести грань между реальным общественным подъемом и политическим расчетом правительства достаточно трудно. Но лозунг "Россия – освободительница" – это действительно лозунг давний, имперский и привычный. А насколько искренними были те, кто его произносил, – это уже вопрос к ним.
– То есть можно сказать, что это давняя российская традиция – ситуация, когда внешние проблемы, вопросы типа "Чей Крым?", "Чья Абхазия?", или тогда, почти 140 лет назад – "Чья Сербия?", "Чья Болгария?" – приводят общество в крайнее возбуждение и кажутся ему более важными, чем разрешение внутренних неурядиц? Ведь не секрет, что и в те времена Россия не была такой уж благополучной страной.
– Ну, конечно, внешнеполитические акции всегда отвлекают внимание населения от проблем внутренних. В самом начале царствования Александра I один из сановников ему написал, что в связи со сложностями, связанными с его воцарением, – имеется в виду убийство Павла I, – хорошо бы Его Величеству начать какую-нибудь войну, желательно успешную и малокровную. Известно, что и Николай II поначалу рассматривал конфликт с Японией как "маленькую победоносную войну" для поднятия своего авторитета, и так далее. Это совершенно обычный прием. И Екатерина II по ряду параметров совершенно незаконно взошла на престол, но она – Великая, поскольку победительница и выиграла все войны, которые начинала. А победителей не только не судят, но и всячески прославляют. И победа всегда легитимирует власть.
– Но победа никогда не гарантирована. И в российской истории хватает примеров, когда начинали войну, рассчитывая на быструю и относительно легкую победу, а заканчивалось всё куда более печально: Крымская война, русско-японская, Первая мировая. Как в таких случаях реагировала власть и как – общество? Были ли какие-то пропагандистские механизмы "лакировки" действительности?
Верят тому, чему хотят верить. Желание быть сопричастным победам и наследником славы – очень сильное и вечное
– Это традиция, идущая с незапамятных времен и хорошо описываемая афоризмом "на войне первой погибает правда". По меньшей мере к Крымской войне уже был отработан механизм конвертации военного или военно-стратегического поражения в нравственную победу. Есть и более ранние примеры – Бородинское сражение. Вот, мол, французы после него взяли Москву, русская армия вынуждена была отступить, но моральное поражение противник понес. В Крымскую войну – аналогично: британцы, французы и турки взяли Севастополь, но оборонявшиеся русские вроде бы одержали там нравственную победу. И эта схема очень успешно действовала. Другой прием – принцип жертвенности, когда количество потерь толкуется не как показатель неумелости командования, а как признак самопожертвования солдат: вон сколько людей мы положили, поэтому это наша нравственная победа.
Вообще это давняя традиция, идущая еще с античных времен. Вспомните 300 спартанцев: они не остановили персов, но героически погибли, а потому прославлены. Военную пропаганду нельзя представить так: мол, кто-то бессовестно врет, а другие, доверчивые, всё это слушают. Здесь работает сложный культурный комплекс. Верят тому, чему хотят верить. И вот это желание быть сопричастным победам и быть наследником славы – оно очень сильное и вечное.
– Несмотря на эти "вечные" элементы, можно ли говорить о серьезных отличиях в культуре памяти нынешней России и той России, которая была, допустим, сто лет назад?
– Прежде всего нынешнее общество более, скажем так, ровное в плане восприимчивости к информационным потокам. В 1912 году только небольшая доля населения России вообще располагала информацией о том, что празднуется столетний юбилей победы над Наполеоном: ни телевидения, ни радио, масса неграмотного населения и т.д. Сейчас в этом отношении народ охвачен практически стопроцентно. Потом – интенсивность. Разве можно сравнить какой-то журнал, который приходил куда-нибудь в уезд пару раз в год, с тем количеством информации, которое вываливается на голову людей сейчас? И главное – визуальная картинка. Это уже не лубок или гравюра, а изображение, которое зачастую формирует его представление о действительности. Есть люди, которые могут рассказать всю историю России со времен Александра Невского до настоящего времени исключительно по фильмам. Для них история – это то, что они видят в кино или по телевизору. И таких людей огромное количество.
– То есть незнание истории в силу отсутствия информации о ней, как в прошлом, теперь сменяется псевдознанием?
– Можно сказать и так. К тому же у нас очень часто путают историческое просвещение и историческую пропаганду. И вот в сфере пропаганды действует огромное количество людей столь же агрессивных, сколь и невежественных. Доступ к экрану и к типографскому станку – в смысле выпуска популярной литературы на исторические темы – имеют сейчас в основном люди непрофессиональные. Голос людей, которые что-то знают и могут адекватно рассказать о событиях прошлого, практически не слышен.
У нас очень часто путают историческое просвещение и историческую пропаганду. И в сфере пропаганды действует огромное количество людей столь же агрессивных, сколь и невежественных
– Если вернуться к теме памяти о войне. Сама по себе эта память ведь не обязательно ведет к милитаризации сознания: в современной Европе, скажем, память о мировых войнах есть, а общественное сознание во многом даже наоборот, пацифистское. Что в этом отношении можно сказать о России прежней и России нынешней: они "больны" войнами, можно ли их общественное сознание считать милитаристским?
– Нынешняя Россия, как мне кажется, гораздо более милитаризована, чем Россия дореволюционная. Как я уже говорил, в те времена были России две: та, которая "общество", и та, которая "народ". И вот "народ" был практически демилитаризован. А сейчас такого разделения, естественно, нет, и, конечно, представление о том, что историческое величие России – это прежде всего ее военное величие, внедрилось в массовое сознание очень прочно. И если мы посмотрим на учебники истории и популярную литературу, то увидим, какое гипертрофированное внимание уделяется событиям военной истории. Она стоит если не во главе угла, то во всяком случае занимает в общем объеме исторической информации больше места, чем того заслуживает.
Радио Свобода