Теперь это уже навсегда. Две даты сливаются, мерцают, соединяются в памяти, царапают сердце. 9 мая – День Победы и день рождения Булата Окуджавы. 12 июня – День России и день смерти поэта.
Два адреса. Москва, Арбат, "у Грауэрмана". И, словно похоронка, весть из французского военного госпиталя в Кламаре. Между ними, этими датами и адресами, уместилась его жизнь. И благодарность, и боль трех как минимум поколений, завороженных песнями Окуджавы. Завороженность означает тайну, которую не постичь, как нельзя своими словами пересказать песню или напеть ее, изо всех сил подражая барду.
Тот неповторимый тихий голос с его божественной интонацией умолк навсегда, оставшись лишь в старых записях на крошащихся пленках Шосткинского химкомбината, на пластинках, на кассетах, на CD, на сайтах в сети. И чужим не объяснить, как мы влюблялись в этот голос, и почему в последний троллейбус, круживший по ночной Москве под аккомпанемент трех аккордов, умещалось столько очарованных странников. И о чем всю ночь кричали петухи. И за что надо было непременно простить неразумную пехоту. И почему война – подлая, как ни насаждай ее культ и ни украшай георгиевскими ленточками, о которых он не имел ни малейшего понятия. Во всяком случае применительно к той войне, в которой участвовал, был ранен под Моздоком, остался живым.
Бог, которого нет, в те годы обращался к нам по-разному. Хриплым, отчаянным криком Высоцкого. Усталым, возвышающимся до гневного пафоса мхатовским баритоном Галича. И вот этим голосом, необъяснимым, как словом "волшба". Рассказывая о надеждах и заблуждениях своего поколения, Окуджава не раз говорил, что его сверстники не были революционерами. Они мечтали всего лишь очеловечить советский режим. Не знаю, кого Булат Шалвович имел в виду, но это удивительное слово "очеловечить" более всего подходило к нему и к тому, что он делал в литературе.
Да что литература? Воздух был иным, покуда он жил и самим своим присутствием – в Москве и под Москвой, на станции Мичуринец – эту жизнь очеловечивал, облагораживал, огораживал от вторжения бесов. При так называемой Советской власти и после того как нерушимый Союз довольно мирно развалился.
Вообще говоря, задача "очеловечивания" не является основной в искусстве. Быть может, уровень скотства в обществе должен зашкаливать, чтобы в мир явился такой поэт. Хотя не исключено, что многие свои песни Окуджава мог бы спеть и в иные эпохи, в иных обстоятельствах, в иных землях. Просто они бы так не прозвучали в стране, где совесть, благородство и достоинство были бы общеупотребительными словами. А в государстве, где этими словами дышали как свежим воздухом, голос поэта прочищал от смрада и души, и сердца. Само присутствие Окуджавы в городе, в стране, на планете оздоравливало действительность. Не намного, на миллиграмм. Однако хватало.
Жизнь без Окуджавы оказалась даже трудней, чем это представлялось в те прощальные июньские дни. Он это предвидел, и в поздних своих стихах, и в последних песнях пытался очеловечить и ту реальность, что наступала вслед за его жизнью. Под руководством людей, которых он не застал на вершине власти, но различал в толпе, знал и презирал. Про которых писал, надеясь, что придут они все же не завтра:
Им будет робость моя чужда,
Они раскованней будут и злей…
Зависть, ненависть и вражда
Взойдут над просторами их полей.
Сегодня – День Победы, Булату Окуджаве 90 лет, и вот странность: о нем, грустном солдате давно минувшей войны, ветеране Великой Отечественной думать как-то отрадней, чем о празднике. Праздник отравлен и опошлен новыми "победами", которые сродни ранним нацистским аншлюсам, и выстоять посреди этого безумия, нажравшись выкриков победных, можно лишь в одиночку. Перечитывая его стихи. Слушая его песни. Безуспешно пытаясь, вслед за ним, очеловечить нынешнюю российскую жизнь.
Как и тогда, на малой территории, в тесном пространстве личного бытия, отгороженного от оккупационных войск враждебного государства и мародерских военных парадов. Впрочем, очарованные странники, слушатели его первых песен и их дети не все еще ушли или переродились. И покуда голос Окуджавы звучит, переписанный со старых лент на новые носители, надежда жива и жива любовь, управляющая тем бессмертным оркестриком. И чувство благодарности в этот день переполняет душу, соединяясь со стихами, голосом и музыкой вечной утраты.
Радио Свобода
Илья Мильштейн – политический комментатор и публицист
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции Радио Свобода
Два адреса. Москва, Арбат, "у Грауэрмана". И, словно похоронка, весть из французского военного госпиталя в Кламаре. Между ними, этими датами и адресами, уместилась его жизнь. И благодарность, и боль трех как минимум поколений, завороженных песнями Окуджавы. Завороженность означает тайну, которую не постичь, как нельзя своими словами пересказать песню или напеть ее, изо всех сил подражая барду.
Тот неповторимый тихий голос с его божественной интонацией умолк навсегда, оставшись лишь в старых записях на крошащихся пленках Шосткинского химкомбината, на пластинках, на кассетах, на CD, на сайтах в сети. И чужим не объяснить, как мы влюблялись в этот голос, и почему в последний троллейбус, круживший по ночной Москве под аккомпанемент трех аккордов, умещалось столько очарованных странников. И о чем всю ночь кричали петухи. И за что надо было непременно простить неразумную пехоту. И почему война – подлая, как ни насаждай ее культ и ни украшай георгиевскими ленточками, о которых он не имел ни малейшего понятия. Во всяком случае применительно к той войне, в которой участвовал, был ранен под Моздоком, остался живым.
Война – подлая, как ни насаждай ее культ и ни украшай георгиевскими ленточками
Да что литература? Воздух был иным, покуда он жил и самим своим присутствием – в Москве и под Москвой, на станции Мичуринец – эту жизнь очеловечивал, облагораживал, огораживал от вторжения бесов. При так называемой Советской власти и после того как нерушимый Союз довольно мирно развалился.
Вообще говоря, задача "очеловечивания" не является основной в искусстве. Быть может, уровень скотства в обществе должен зашкаливать, чтобы в мир явился такой поэт. Хотя не исключено, что многие свои песни Окуджава мог бы спеть и в иные эпохи, в иных обстоятельствах, в иных землях. Просто они бы так не прозвучали в стране, где совесть, благородство и достоинство были бы общеупотребительными словами. А в государстве, где этими словами дышали как свежим воздухом, голос поэта прочищал от смрада и души, и сердца. Само присутствие Окуджавы в городе, в стране, на планете оздоравливало действительность. Не намного, на миллиграмм. Однако хватало.
Жизнь без Окуджавы оказалась даже трудней, чем это представлялось в те прощальные июньские дни. Он это предвидел, и в поздних своих стихах, и в последних песнях пытался очеловечить и ту реальность, что наступала вслед за его жизнью. Под руководством людей, которых он не застал на вершине власти, но различал в толпе, знал и презирал. Про которых писал, надеясь, что придут они все же не завтра:
Им будет робость моя чужда,
Они раскованней будут и злей…
Зависть, ненависть и вражда
Взойдут над просторами их полей.
Сегодня – День Победы, Булату Окуджаве 90 лет, и вот странность: о нем, грустном солдате давно минувшей войны, ветеране Великой Отечественной думать как-то отрадней, чем о празднике. Праздник отравлен и опошлен новыми "победами", которые сродни ранним нацистским аншлюсам, и выстоять посреди этого безумия, нажравшись выкриков победных, можно лишь в одиночку. Перечитывая его стихи. Слушая его песни. Безуспешно пытаясь, вслед за ним, очеловечить нынешнюю российскую жизнь.
Как и тогда, на малой территории, в тесном пространстве личного бытия, отгороженного от оккупационных войск враждебного государства и мародерских военных парадов. Впрочем, очарованные странники, слушатели его первых песен и их дети не все еще ушли или переродились. И покуда голос Окуджавы звучит, переписанный со старых лент на новые носители, надежда жива и жива любовь, управляющая тем бессмертным оркестриком. И чувство благодарности в этот день переполняет душу, соединяясь со стихами, голосом и музыкой вечной утраты.
Радио Свобода
Илья Мильштейн – политический комментатор и публицист
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции Радио Свобода