Из книги Джорджа Буша-старшего "Изменившийся мир":
"8 декабря 1988-го визит [Михаила] Горбачева [в США] был прерван известиями об ужасном землетрясении, разрушившем Армению. В этой трагедии погибли по меньшей мере 50 тысяч человек и полмиллиона остались без крова. Землетрясение обернулось в огромную трагедию, и в первый раз со времен Второй мировой войны Советский Союз допустил западную помощь. "Америкеирз", замечательная гуманитарная организация, которую основал мой одноклассник Боб Маколей, человек, который на самом деле способен испытывать сострадание, решил послать в Ереван самолет с медикаментами. Маколей позвонил и предложил кому-то из семьи Бушей полететь на этом самолете. Ему казалось, что такой жест будет на самом деле важен для советского народа в эту минуту.
Мой сын Джеб и 12-летний внук Джордж вызвались лететь, хоть это и означало, что и им придется встретить Рождество вдали от дома. Они помогали разгружать самолет, затем посетили больницу, позже принесли рождественскую молитву в небольшой часовне. Оба моих мальчика плакали, не в силах перенести то, что они увидели. Позже Горбачев сказал мне, а Шеварднадзе – Джиму Бейкеру, что когда Буши заплакали, это был мощный сигнал всему Советскому Союзу, что Америка искренне переживает о том, как страдают люди в Армении. Это было отражением важной новой тональности в наших отношениях – мы стали по-человечески относиться друг к другу".
В операции помощи тогда приняли участие 111 стран. Помимо огромного количества погибших – по официальным данным их было более 25 тысяч, а по неофициальным около 100 тысяч, – без крова остались более полумиллиона человек. Эпицентр 11-балльного землетрясения, город Спитак, был полностью разрушен.
Через месяц после трагедии советская центральная пресса рапортовала о необычайно эффективной гуманитарной операции. Впрочем, слова "гуманитарная" тогда еще не было в журналистском словаре, были просто "помощь" и "восстановление".
Последняя часть 100-километрового пути от Еревана до Спитака – узкий серпантин по почти отвесной горе. По снегу и гололеду переполненные грузовики буксовали, начинали скользить вниз, движение останавливалось. За перевалом открывались горы строительного мусора с отдельно торчащими, покосившимися основами зданий. Это то, во что превратило цветущий город землетрясение. Среди обломков стояли палатки. Большинство – на 8-16 человек, летние, пропускающие холод и ветер. Их топили "по-черному". В палатке же располагалась и больница. Местный врач Грагат с трудом держался на ногах. Но говорил не о количестве людей, которых он за это время пытался спасти, а о том, что в руинах начали ходить люди с рулетками и замерять землю. Кадастровые книги в землетрясении исчезли. Ходили слухи, что теперь пойдет массовый передел и захваты. Через какое-то время, когда я остановилась на обочине немного перевести дух, ко мне в машину на пассажирское сиденье запрыгнул какой-то человек и начал интересоваться, что я тут делаю и что я как журналист видела.
– Ну вы же видели, что все хорошо, – говорил он, выразительно глядя на меня, – женщин и детей эвакуировали, мужчины участвуют в восстановительных работах...
О восстановительных работах речь еще не шла. Из завалов нет-нет да и извлекали тела погибших. Я предпочла не спорить.
На обочине одной из разбитых подземными толчками дорог города стояла женщина: высокая, сухопарая, скрестив руки на груди, в черном. Я остановилась, и она пригласила меня к ним в палатку. Палатка была на 16 человек. Две раскладушки были тщательно заправлены, но не обжиты.
– А эти для кого? – спросила я.
– Для гостей. Вдруг кто-то засидится допоздна, в темноте опасно возвращаться.
Возвращаться в темноте было опасно. Не из-за преступности – ее практически не было. Просто темнота была кромешная.
Женщина собирала в горах травы и готовила из них чай. Его и пили, не имея прочего. С какими-то очень скудными продуктами, которые удалось получить по распределению. Я выгрузила в палатке то, что было в машине.
Памятник жертвам землетрясения
Слухи о переделе земли и захватах в конечном итоге не подтвердились. Город начали отстраивать заново на новом месте. Его население сократилось на треть.
Кировакан, который в 1990-х получил имя Ванадзор, – город со стотысячным населением, был построен из местного камня, розового туфа. Во время землетрясения он пострадал чуть меньше, чем Спитак: там сила толчков составила 8 баллов. Было много историй о спасенных из-под обломков. Меня поразило, что палатки стояли прямо под треснувшими стенами домов, и любой земной толчок мог обрушить эти хрупкие здания на тех, кто уцелел. Но люди не хотели уходить от своих стен.
А трясло этот район еще долго. В середине января 1989-го мы с французскими врачами из организации "Врачи без границ" остановились в городе Артик. Городская больница была завалена медикаментами и лекарствами со всего мира. К сожалению, никто из местных врачей не мог перевести, для чего или от чего все это применять. И лекарства лежали в коробках. Два дня провели за переводом инструкций. На вторую ночь гостиницу, вернее, оставшиеся от нее два нижних этажа, где мы разместились, вновь начало трясти. После этого мы ночевали в машине – доме на колесах, который пригнали в Армению "Врачи без границ". Благодаря им я узнала, что во многие разрушенные землетрясениям деревни, в отличие от городов, никакой помощи вообще не поступило. Впрочем, тогда еще даже не было известно, что таких сел – 58.
Ленинакан, теперь Гюмри, славился в Армении тем, что его население отличалось от большинства населения республики. Рыжеволосые и голубоглазые ленинаканцы, говорили мне в Ереване, всегда были гордостью нации. В тот момент в конце января 1989-го, когда я въехала в этот город, спасатели извлекали из-под обломков тело. На площади была небольшая группа людей, в числе которых, к моему удивлению, тоже были две женщины. Я подошла к ним, чтобы спросить, что происходит в городе. Женщины начали кричать. Вокруг собралась толпа. Меня как представителя центральной прессы винили в том, что о реальных проблемах людей никто не пишет. Я вынула блокнот и час записывала каждого. Большинство этих записей – нет работы, не дают участвовать в восстановлении, не дают ничего делать. Это правда, спасательные и восстановительные работы проводились централизованно. Местное население оттолкнули в сторону. По городу бродили осунувшиеся от горя и безнадежности мужчины. К концу января в Армении появился первый вытрезвитель.
Никто тогда не думал о психологической помощи. Само понятие "психологическая помощь" ассоциировалось либо с советской психиатрией, либо с "постановкой на учет", то есть с потерей любых перспектив и карьеры. Один раз мы заблудились в потемках и остановились ночевать на обочине дороги. На рассвете открылся вид на горы – лилово-розовая округлость с голубой устремленностью бесконечно вниз. Через секунду восходящее солнце подсветило одну сторону в ярко-желтый. Так на картинах Мартироса Сарьяна – розовые, голубые, желтые. Дети из района землетрясения – а это почти треть территории Армении – из всего набора карандашей и красок выбирали черные и бурые. И рисовали дома, расколовшиеся напополам, людей, летящих в пропасть. С ними в Ереване работали психологи из Калифорнии. За долгую историю землетрясений в штате психологи разработали систему адаптации к стихии и помощи, особенно детям. Американские врачи учили армянских детей рисовать новый дом...
На восстановление Армении советское правительство определило два года. Но Советский Союз распался. А плановая и нищая экономика последних двух лет существования СССР не дала сделать то, на чем выживают другие страны после стихийных бедствий, – не дала частному бизнесу войти и начать все с нуля. Через четверть века после землетрясения жизнь восстановилась все еще не для всех.
