Британский критик Адам Марс-Джоунз остроумно заметил пару лет назад: «В последние десятилетия Джойс, как мне кажется, стал несколько проигрывать Прусту. Люди любят читать о богатых – похоже, что эта простая истина действительно имеет место, – а Джойс год за годом позволял себе прегрешения против мира фраков и вечерних платьев. Ни один из героев его книг не “стоит” больше нескольких тысяч фунтов…». Заявление сильное и довольно тонкое, одно непонятно – фунты берутся в их стоимости в двадцатые годы или сегодня? Разница дьявольская; в первом случае перед нами несомненный средний класс с приличным финансовым брюшком, во втором – получатели социальных пособий. Но так или иначе, тема любопытная. К примеру, если перейти к русской литературе: кого интереснее читать, с точки зрения богатства главных героев? Ну, уж точно не Чехова. Не Гоголя (хотя у него есть богачи, вроде фантастического Скудронжогло из второго тома «Мертвых душ»). Пушкинская проза все о каких-то довольно средних состояниях, разве что в «Пиковой даме» на кону серьезный куш. Лесков… Гончаров… На этом фоне буквально громоздится Лев Толстой – вот кто умел описать быт и нравы очень богатых людей любовно, во всех деталях, так, чтобы нынешнему сребровоздыхателю понравилось, чтобы не хуже кино про Великого Гэтсби.
Но вернемся к несчастному Джойсу, которого любят меньше Пруста. Есть к нему и иные претензии. К примеру, автор англоязычного литературного сайта This Space в небольшом эссе под остроумным названием “Joyce Division” (отсылка к названию мрачной манчестерской пост-панк группы конца 1970-х Joy Division, лидер которой Йан Кертис покончил с собой) вспомнил иные, более ранние упреки в адрес Джойса; их высказывали те, кто решительно предпочел виртуозному автору Finnegans Wake стилистические оплошности аматера-Кафки и нарочитую вялую неуклюжесть беккетовской прозы. This Space приводит один из критических текстов 1978 года: «В сравнении с Прустом и Беккетом, Кафкой, Элиотом и Вирджинией Вулф Джойс является примером довольно странного, строгого отношения к литературе; он отказывается следовать за вдохновением, он не дает возможности собственной прозе вести его за собой. Каждое такое “следование” аккуратно помещено в надлежащее место в общем замысле, даже если к этому замыслу, как признает сам автор, уже нет никакого доверия». Иными словами, критики не видят в Джойсе «романтика» (пусть «позднего», но все же), а таковые пользуются гораздо большей любовью просвещенной публики (а какая еще публика читает титанов модернизма?). Сюда же идеально ложится история о недостаточно состоятельных джойсовских героях: «богатые» vs. «бедные» - типично романтическая тема, ведь для истинного классициста подобные категории почти не важны. Отсюда вывод – Джойсу (если верить Адаму Марс-Джоунзу) не везет с полным на то основанием - и социокультурным обоснованием.
Автор This Space вспоминает еще одну, относительно недавнюю историю – шум, которым сопровождалась публикация бранчливого литературного манифеста профессора Габриэля Йосиповичи «Что же случилось с модернизмом?». Суть книги можно в двух словах передать так: модернизм, увы, почитаем, но не читаем, а в англоязычной словесности правит бессмысленная водянистая беллетристика, сделанная так, будто Пруста, Кафки и компании просто не существовало. Любопытно, отмечает This Space, Джойс упоминается в этой филиппике лишь мимоходом, а «Улисс» - всего один раз. Отсюда напрашивается вывод: с точки зрения рассерженного Йосиповичи, не каждый модернизм имеет право влиять сегодня, а только тот, который исходит из – говорю уже другим языком – серьезных экзистенциальных и философских предпосылок. В сущности, скрытая нелюбовь сегодняшних пропагандистов «великого, но забытого модернизма» к Джойсу есть всего лишь неотрефлексированная их подозрительность ко всему, что можно было бы назвать «чистым искусством» или «искусством для искусства». Последователь Флобера, как и тот – «мученик стиля», автор, прославившийся сочинением нескольких решительно не похожих друг на друга книг, выступает в этой схеме как одно из опаснейших проявлений безыдейного зла литературы.
И действительно, если мы говорим «Кафка», то в голове тут же всплывает «главный эксперт по вопросам власти», «экзистенциальный ужас», «предвестник Холокоста» и так далее, и тому подобное. Если «Пруст», то здесь и «бергсонианская концепция времени», и «упадок аристократии», и конечно же «репрессированный гомосексуализм». Если «Беккетт» - то «тотальное отчуждение» и прочая ерунда. А что нам в этом смысле предлагает Джеймс Джойс? Почти ничего, разве что «эмансипирующее значение монолога Молли Блум» да «каждый день обывателя столь же интересен, как подвиги героев Гомера». Негусто, если воображать, что литература это когда «кто-то» пишет о «чем-то», и чем важнее это «что-то», тем лучше литература. С точки зрения интеллигентного обывателя Джойс обречен – ни тебе балов, фраков и страусиных перьев, ни хватающего за грудки сюжета, ни серьезных философских оснований и глубинных прозрений в человеческую природу. Чистое искусство. Без примеси мутной сивухи так называемой «реальности». Производство идеально сделанных отдельных вещей, не заинтересованных во внимании окружающих. Архетип литературы.
Радио Свобода
Но вернемся к несчастному Джойсу, которого любят меньше Пруста. Есть к нему и иные претензии. К примеру, автор англоязычного литературного сайта This Space в небольшом эссе под остроумным названием “Joyce Division” (отсылка к названию мрачной манчестерской пост-панк группы конца 1970-х Joy Division, лидер которой Йан Кертис покончил с собой) вспомнил иные, более ранние упреки в адрес Джойса; их высказывали те, кто решительно предпочел виртуозному автору Finnegans Wake стилистические оплошности аматера-Кафки и нарочитую вялую неуклюжесть беккетовской прозы. This Space приводит один из критических текстов 1978 года: «В сравнении с Прустом и Беккетом, Кафкой, Элиотом и Вирджинией Вулф Джойс является примером довольно странного, строгого отношения к литературе; он отказывается следовать за вдохновением, он не дает возможности собственной прозе вести его за собой. Каждое такое “следование” аккуратно помещено в надлежащее место в общем замысле, даже если к этому замыслу, как признает сам автор, уже нет никакого доверия». Иными словами, критики не видят в Джойсе «романтика» (пусть «позднего», но все же), а таковые пользуются гораздо большей любовью просвещенной публики (а какая еще публика читает титанов модернизма?). Сюда же идеально ложится история о недостаточно состоятельных джойсовских героях: «богатые» vs. «бедные» - типично романтическая тема, ведь для истинного классициста подобные категории почти не важны. Отсюда вывод – Джойсу (если верить Адаму Марс-Джоунзу) не везет с полным на то основанием - и социокультурным обоснованием.
Автор This Space вспоминает еще одну, относительно недавнюю историю – шум, которым сопровождалась публикация бранчливого литературного манифеста профессора Габриэля Йосиповичи «Что же случилось с модернизмом?». Суть книги можно в двух словах передать так: модернизм, увы, почитаем, но не читаем, а в англоязычной словесности правит бессмысленная водянистая беллетристика, сделанная так, будто Пруста, Кафки и компании просто не существовало. Любопытно, отмечает This Space, Джойс упоминается в этой филиппике лишь мимоходом, а «Улисс» - всего один раз. Отсюда напрашивается вывод: с точки зрения рассерженного Йосиповичи, не каждый модернизм имеет право влиять сегодня, а только тот, который исходит из – говорю уже другим языком – серьезных экзистенциальных и философских предпосылок. В сущности, скрытая нелюбовь сегодняшних пропагандистов «великого, но забытого модернизма» к Джойсу есть всего лишь неотрефлексированная их подозрительность ко всему, что можно было бы назвать «чистым искусством» или «искусством для искусства». Последователь Флобера, как и тот – «мученик стиля», автор, прославившийся сочинением нескольких решительно не похожих друг на друга книг, выступает в этой схеме как одно из опаснейших проявлений безыдейного зла литературы.
И действительно, если мы говорим «Кафка», то в голове тут же всплывает «главный эксперт по вопросам власти», «экзистенциальный ужас», «предвестник Холокоста» и так далее, и тому подобное. Если «Пруст», то здесь и «бергсонианская концепция времени», и «упадок аристократии», и конечно же «репрессированный гомосексуализм». Если «Беккетт» - то «тотальное отчуждение» и прочая ерунда. А что нам в этом смысле предлагает Джеймс Джойс? Почти ничего, разве что «эмансипирующее значение монолога Молли Блум» да «каждый день обывателя столь же интересен, как подвиги героев Гомера». Негусто, если воображать, что литература это когда «кто-то» пишет о «чем-то», и чем важнее это «что-то», тем лучше литература. С точки зрения интеллигентного обывателя Джойс обречен – ни тебе балов, фраков и страусиных перьев, ни хватающего за грудки сюжета, ни серьезных философских оснований и глубинных прозрений в человеческую природу. Чистое искусство. Без примеси мутной сивухи так называемой «реальности». Производство идеально сделанных отдельных вещей, не заинтересованных во внимании окружающих. Архетип литературы.
Радио Свобода