Как известно, Джойс нуждался, оттого добровольному изгнаннику пришлось зарабатывать уроками. Среди учеников (а потом и друзей) был местный коммерсант Этторе Шмиц, под именем Итало Звево прославившийся позже как итальянский писатель. Но словенцу, который был значительно моложе Шмица, не пришлось стать ни писателем, ни героем модернизма, хотя жизнь у него выдалась бурная – и какая-то безнадежная. Безнадега обусловлена местом его рождения и преимущественного проживания – Центральная, Восточная и Юго-Восточная Европа, регион всех трех миллионов трехсот тридцати трех тысяч трехсот тридцати трех несчастий, обрушившихся на континент в последние сто с лишним лет. Ученик Джойса сначала попал под подозрение итальянских властей как заговорщик, был заочно приговорен к смерти, бежал, потом вернулся, потом – уже в созданной после Первой мировой Югославии – стал юристом, а когда во время Второй мировой пришли те же самые итальянцы, он снова бежал, на этот раз в Лондон, вещал оттуда на родном языке, поддерживая антифашистское сопротивление, наконец снова вернулся в Югославию, теперь уже социалистическую, чтобы быть арестованным и приговоренным к тюрьме за шпионаж в пользу Британии. Шпионаж, как мы догадываемся, заключался в том, что наш герой знал английский. Его ведь сам Джойс учил! (Кстати говоря, Джеймс Джойс во время Первой мировой перебрался в нейтральную Швейцарию. Там он писал "Улисса" и отправлял его – поглавно – почтой в Англию. Бдительные военные цензоры заподозрили неладное – настолько сложнейший модернистский текст напоминал им шифровку – и даже не пропустили парочку посланий.)
Здание библиотеки, а которой проводился Всемирный книжный фестиваль
Ученику Джойса повезло с тем, что его не расстреляли мрачные коммунисты (везение локальное, тактическое), и не повезло с местом рождения. Последнее есть уже проруха общеевропейского масштаба. И началась она, как объяснил мне словенский писатель Драго Янчар, с распада Австро-Венгрии, после той самой Первой мировой, накануне которой Джойс обучал английскому юного словенца. "Ученик Джойса" – роман Янчара, переведенный на английский и на ирландский языки; хотя там много вымысла, Драго настаивает: основа его историческая, был такой человек, постигал он Future in the Past под руководством автора Finnegans Wake, приговаривался, бежал, возвращался, приговаривался, выжил. В конце апреля 2013 года на Всемирном книжном фестивале в ирландском городе Корк мы с Драго Янчаром вместе выступали как авторы издательства Dalkey Archive.
Всемирный книжный фестиваль в Корке
Это был исключительно интересный разговор – до, во время и после выступления. По сути, мы – за исключением неизбежного дежурного трепа на семейно-бытовые темы и заинтересованного обмена мнениями по широкому спектру литературных вопросов – говорили о Европе. То есть не вот чтобы специально говорили, но почти любая сюжетная линия беседы так или иначе сворачивала на Старый Свет, прежде всего, на его историю. Янчара спросили про словенский язык – пришлось объяснять людям, путающим словенцев со словаками, культурно-национальный и политический бэкграунд, состоящий из, собственно, словенцев, австрийцев, сербов, хорватов, итальянцев, поминать убийство в Сараево, этническую сегрегацию в предвоенном Триесте, Габриэле д'Аннунцио, политическую жизнь межвоенной Югославии, итальянскую и немецкую оккупацию, Тито, Сталина и все-все-все. Ответ на любой вопрос влек за собой необходимость вытягивать длинные нитки из страшно запутанного клубка под названием "бывшая Австро-Венгрия". Как тут не пожалеть о роковых выстрелах 28 июня 1914 года? До выстрелов было, конечно, не очень просто, но без последующей паранойи и мрачного идиотизма любителей крови, почвы и классовой борьбы.
Ваш покорный слуга, как ни странно, тоже выступал в качестве представителя бывшей Австро-Венгрии. В сборнике Best European Fiction за 2013 год DalkeyArchive напечатал мой рассказ под не очень свежим названием "Прошлым летом в Мариенбаде", опыт альтернативной истории Богемии и лично писателя Франца Кафки. Так что и русскому, хоть и прожившему в Праге почти 13 лет, пришлось отвечать за Макса Брода, солдата Швейка, Масарика, Бенеша и Чемберлена с Даладье. Я, как мог, выступал историко-культурным амбассадором Первой, Второй, Третьей Чехословацкой республик, а также и Чешской Республики – и, одновременно, с интересом наблюдал за тем, как одна тяжкая туча прошлого накладывается на другую. Ведь дело происходило в стране, которая официально получила независимость только в 1921 году, где большинство населения почти не знает местного языка, который был практически запрещен колонизаторами-англичанами. И если в мешках исторического горя-злосчастия, которые Янчар и я притащили в Корк, было несколько больше весу, нежели в тех, что каждый из нашей немногочисленной местной публики бессознательно таскает с собой каждый день, то только оттого, что Ирландия гораздо меньше бывшей Австро-Венгрии.
Корк во время проведения фестиваля
Впрочем, дело не только в Австро-Венгрии. Закончив сравнительный анализ ситуации в Триесте и Мариенбаде до и после роковых событий 1914 года, мы с Драго Янчаром отправились на встречу с польским писателем Павлом Хюлле. Она проходила в бывшей церкви Triskel Christchurch, где сейчас находится арт-центр, со-организатор фестиваля. Хюлле, один из летописцев своего родного Гданьска, показывал публике слайды. Вот Данциг еще нетронутый, мрачный, впечатляющий в 1942 году. Вот что осталось от Гданьска в 1945-м. Вот одно из самых старых уцелевших зданий порта. А вот, сказал Хюлле, – и я заметил, как публика, сгорбившаяся под бременем чужого кошмара, немного расправляет плечи, – моя кошечка. И вправду, как в ленте Фейсбука с экрана на нас смотрела киса. Киса была довольна. У кис не бывает истории.
