Звук выставлен на максимальную громкость, людей заводят в газовую камеру, стук их кулаков по стенам долго звенит в ушах и после финальных титров. Единственный дебют конкурса Каннского кинофестиваля – «Сын Саула» Ласло Немеша. Освенцим, 1944 год; Саул – член зондеркоманды, он сопровождает людей на смерть, обыскивает одежду, уносит трупы. Одного заключенного выносят ещё живым и добивают вручную. Саул умоляет врача отдать ему тело: он убежден, что юноша – его сын, которого необходимо похоронить в земле, непременно с молитвой раввина. Члены зондеркоманды готовят восстание, Саул одержим спасением трупа.
Ласло Немеш работал ассистентом на двух фильмах венгерского классика Белы Тарра и унаследовал его перфекционистский подход к съемкам. «Сын Саула» – изощренное кино, совершенное по уровню постановочного мастерства. Камера следует длинными планами за героем, не отпуская его ни на секунду. Немеш снимал на 35-мм пленку (единственный фильм конкурса, демонстрируемый не с цифры) с квадратным соотношением сторон кадра. На всю спину у герой красный крест – мишень для удобства надсмотрщиков – и большую часть времени мы видим только его, пока в углу кадра происходят зверства. Главным источником вдохновения Немеш называет «Иди и смотри» Элема Климова, в один день с «Сыном Саула» в Канне показывали венгерскую классику о систематическом уничтожении всего человеческого – «Без надежды» (1966) Миклоша Янчо.
В первую очередь, «Сын Саула» – предельно физиологический опыт, двухчасовое погружение в ад, редкий зритель выйдет с сеанса без головокружения и тошноты. Но этот фильм невозможно свести просто к эксплуатационному аттракциону, шоковому развлечению. Его легко возненавидеть и уйти от серьезного разговора, поскольку существует интеллектуальная традиция, отказывающая такому кино в праве на существование. Клод Ланцманн, автор ключевого документального фильма на эту тему «Шоа», последовательно выступает против любых художественных реконструкций лагерей смерти. Жак Риветт написал хрестоматийную статью о «Капо» Джилло Понтекорво, где указывал на невозможность реализма в картинах на эту тему, их неизбежном превращении в вуайеризм и порнографию. К тому же, по мнению Риветта, игровое кино неизбежно показывает, что и в концлагере можно было выжить, что и эта ситуация была переносимой. Этот довод неприменим к данному случаю: из преисподней Немеша спасения быть не может. Можно ли найти серьезные этические возражения против этой картины? Несомненно. И в то же время выработанная система аргументов, основанная на высказываниях Риветта и Ланцманна, не может навсегда остаться неоспоримой догмой. Как снимать про Холокост в 2015 году? Ласло Немеш выбрал форму христианской притчи. В иудаизме жизнь важнее смерти: все упрекают Саула в том, что ему дороже труп мальчика, чем безопасность других – он обрекает их на гибель. Фильм выходит на символический уровень: скорее всего, у Саула и не было никогда никакого сына, а финал дает основания для дальнейших христианских интерпретаций.
Главный скандал фестиваля на сегодняшний день – «забуканное» «Море деревьев» Гаса Ван Сента, получившего ранее «Золотую пальмовую ветвь» за «Слона». По описанию – после смерти жены герой Мэттью Макконахи отправляется в знаменитый японский Лес самоубийц – казалось, что Ван Сент намерен вернуться к экспериментальному периоду и сделать что-то вроде «Джерри». Но нет: это страннейшее сочетание самых разных жанров, периодически скатывающееся в мыльную оперу. Меньше всего хочется присоединяться к линчующему фильм большинству, но и найти слова в защиту «Моря деревьев» у меня не получается. Впрочем, возможно впоследствии диковинный артефакт Ван Сента найдет своих поклонников. Японская фактура вообще располагает к прямолинейной поэзии, в этом году программа фестиваля оккупирована нью-эйджем: «Наша младшая сестренка» Хирокацу Корэ-Эды, «Путешествие на другой берег» Киеши Куросавы и «Ан» Наоми Кавасе в равной степени рифмуются с «Морем деревьев». Все они взаимозаменяемы: любовь побеждает смерть, на смену одному циклу приходит другой, в природе разлита гармония, люди радуются приготовлению еды и заботе за цветами.
Ещё одна картина о смерти и скорби: «Моя мать» Нанни Моретти, один из фаворитов прессы в конкурсе. Моретти побеждал в Канне с «Комнатой сына». Новый фильм отчасти автобиографичен и основан на личном опыте утраты. Главная героиня снимает кино о рабочих, борющихся за свои права, пока ее мать медленно угасает в больничной палате. На роль капиталиста приглашен проблемный американский актер, считающий себя звездой – его уволили с двух фильмов Кубрика (великолепная роль Джона Туртурро). Очень тонкая и деликатная «Моя мать» резко выделяется в Канне за счет того, что, несмотря на болезненную тему, гарантированно вызывающую острое сопереживание у любого зрителя, никогда не впадает в давящую сентиментальность. Нанни Моретти три года назад наградил главным призом «Любовь» Михаэля Ханеке, но в его собственном фильме нет и намека на эмоциональный садизм, к которому склонен австрийский режиссер. И без этого к финальным титрам большая часть зала сидела в слезах.
По-настоящему долгожданный фильм – «Лобстер» Йоргоса Лантимоса, одного из лидеров нового греческого кино, снявшего подкупающие своей странностью «Альпы» и «Клык». Неясно, чего было можно ждать от его англоязычного дебюта, где в главных ролях заняты одни звезды – Колин Фаррел, Рейчел Уайз, Леа Сейду. Но в отличие Маттео Гарроне (подробнее здесь) они все на редкость органично вступили во вселенную Лантимоса. «Лобстер» – самый масштабный и удачный фильм греческого режиссера; легко представить, что жюри под руководством братьев Коэн он подкупит своей меланхолией, чувством юмора и изобретательностью.
Действие происходит в неопределенном будущем в неизвестной стране, главная ценность которой – моногамия (неважно гетеросексуальная или гомосексуальная). Полицейские проверяют на улице наличие брачных сертификатов. Одиноких людей отправляют в специальный отель, где им отведено сорок пять дней на поиск партнера. Персонал разыгрывает для них сценки, демонстрирующие преимущество постоянных отношений. Есть фундаментальное правило в поиске партнера: обязательно наличие одного сходства – таковым может быть близорукость, идущая из носа кровь, бессердечие. Выстраивать отношения на лжи запрещено – этим пользуются живущие в лесу принципиальные одиночки, на которых ежедневно охотятся постояльцы отеля. Одиночки-партизаны в отместку разрушают пары. В лесу не менее строгий свод правил: можно мастурбировать и слушать музыку в одиночестве, но запрещено влюбляться, за это ждет особенно жестокое наказание. Тех, кто не преуспел в поиске пары, в отеле превращают в животных. Гуманистическая поблажка: им дозволено выбрать, в кого перевоплотиться – Колин Фаррел выбирает лобстера, отсюда название.
Разумеется, грустный Колин Фаррел и сотрудница отеля Рейчел Уайз полюбят друг друга (оба близорукие), но не впишутся в обе системы. В своей сюрреалистической притче Лантимос показывает, как сопротивление тоталитарному мышлению подчас само по себе вырабатывает не менее жесткий, аксиоматический свод представлений. Но трагизм истории в другом. Лантимос развивает идеи «Клыка»: человек сам по себе не свободен и всегда остается заложником схем и паттернов, навязанных ему обществом. Пара главных героев смело бунтует против обеих систем – доминантной и подпольной, но не способны допустить, что могут быть вместе и любить друг друга, лишившись необходимого – ведь так устроен мир – сходства.
В этом смысле гораздо более свободными оказываются героини «Кэрол» Тодда Хейнса, поставленного по второму роману Патриции Хайсмит «Цена соли» (1952). Считается, что это первый произведение о лесбийской любви со счастливой концовкой. Хайсмит издала скандальную книгу под псевдонимом Клер Морган. «Кэрол» рассказывает о любви двух женщин: элегантная и таинственная Кэрол (Кейт Бланшетт, кажется, не может не получить награду за лучшую женскую роль) медленно разводится с богатым мужем и боится лишиться права воспитывать дочь, юная Терез (Руни Мара) мечтает стать фотографом, но пока работает в отделе детских игрушек и никому не умеет говорить «нет». Тодд Хейнс снова обращается к наиболее органичной для себя эстетике «Милдред Пирс» и «Вдали от рая» и тщательно воспроизводит Нью-Йорк пятидесятых годов, снимая на 16-мм пленку и изысканно выстраивая композицию кадра. Из всех конкурсных фильмов «Кэрол» – пока самый совершенный. Несмотря на холодную и отстраненную манеру повествования, кульминация решена по-настоящему эмоционально. Кэрол сидит за столом в роскошном ресторане, а Терез медленно идет по направлению к ней, впервые в жизни приняв собственное решение. Они смотрят друг на друга и улыбаются. Они знают, что уже победили, презрев навязанные им запреты. Этого не скажешь про грустных любовников из «Лобстера».
Радио Свобода