Сработано топором: деревянная Русь

Народное деревянное зодчество является символом русской культуры. Но это наследие исчезает. Более всего известны Кижи, но и другие сработанные топором храмы, поклонные кресты и крестьянские избы, да еще в окружении лугов и лесов – это эффектные "открыточные" виды. Кажется: если уж столько веков простояло все это великолепие, то нет ничего прочнее. Было до нас, будет и после. Однако это не так. Русская деревянная архитектура – истаивающее на наших глазах наследие.

Лишенные должного ухода, в заброшенных деревнях и на заросших лесом погостах гниют и разваливаются дивной красоты деревянные постройки. Нельзя сказать, чтобы до них совсем уж никому не было дела. Самые ценные памятники старины все же пытаются реставрировать, но порой делается это так неумело, что только хуже становится. В конце минувшего года много шума наделала история с Ильинской часовней в селе Лазарево Медвежьегорского района. Необученные гастарбайтеры, пытаясь заменить подгнившие венцы, раскатали по бревнышку четырехсотлетнее строение, но собрать не смогли.

Как правило, главной бедой в деле спасения памятников архитектуры называют отсутствие финансирования. В самом деле, научная реставрация – дело дорогостоящее, но вот совсем недавно и деньги нашлись, и один из лучших специалистов России Александр Попов готов был взяться за дело, и Кирилло-Белозерский историко-архитектурный музей-заповедник изъявил намерение принять на свою территорию церковь из затерявшейся в вологодских лесах бывшей деревни Леждома, только ничего не вышло. Руководство Сидоровского сельского поселения Грязовецкого района, из соображений "как бы чего не вышло", согласия на перенос церкви в другое место не дало. Не пожелавший, чтобы мы назвали его имя, благотворитель поставил условие: он даст 80 миллионов рублей лишь в том случае, если спасенный объект окажется в заповеднике, под научным присмотром, а не останется на настолько заросшем лесом старом погосте, что и с короткого расстояния не увидеть высокую двускатную крышу. Редчайший по архитектурным особенностям памятник 17-го века находится в аварийном состоянии, вот-вот рухнет, не исключено, нынешней зимы не перенесет.

Эти грустные и нелепые события – с маленькой часовенкой из деревни Лазарево и большой леждомской церковью – стали поводом для встречи с двумя архитекторами-реставраторами. В студию Радио Свобода пришли научный руководитель Фонда "Поддержка памятников деревянного зодчества" Игорь Шургин и генеральный директор "Реставрационного центра – архитектура, производство, обучение" Александр Попов.

Александр Попов: Человечество, как только стало понимать, какую ценность имеет живопись и архитектура и так далее, начало заниматься реставрацией. Научная реставрация – сохранение материальной культуры. Мы за старых мастеров ничего не должны придумывать, наша задача – максимально сохранять подлинник, то есть в работе с ним мы должны использовать исторические ремесла, исторические инструменты, технологии и материалы. Такие стандарты реставрации деревянной архитектуры закреплены в Венецианской хартии.

Лиля Пальвелева: Случай с Ильинской часовней, быть может, единственный, когда горе-реставраторы были реально наказаны. Был суд, и фирма была оштрафована. Но если происходят не столь вопиющие нарушения, часто ли удается вовремя спохватиться, когда с памятником что-то не то происходит?

Игорь Шургин: Этот вопрос связан со временем, когда он задается. К примеру, в послевоенное время древняя традиция еще не прервалась. Мастерами-реставраторами были крестьяне из деревень, владевшие плотничным ремеслом на том уровне, на котором оно находилось в конце XIX – начале XX века. Обучение происходило естественным путем, путем подражания старшим родственникам или опытному мастеру в бригаде. Сегодня ситуация иная. Если сталкиваешься с нарушением технологии, то часто слышишь в ответ – а где найдешь мастеров? И все сходит на тормозах.

Лиля Пальвелева: Но ведь Новгородская фирма "Реставратор", прежде чем отправить рабочих к Ильинской часовне, выиграла конкурс. Там же был и тендер! Если это профессиональная фирма, почему у нее нет профессиональных работников? И почему они действовали на свой страх и риск, без надзора архитектора?

Игорь Шургин: Я слышал, что у этой фирмы есть мастера, которые работали с каменной архитектурой в Новгороде, но они деревом вообще не занимаются. Я сталкивался с этой фирмой совсем на другом объекте, не таком сложном и древнем, XIX века, но эффект был почти тот же самый.

Вообще, получение лицензии долгое время было достаточно простым делом. Не спрашивалось, что и как конкретно уже раньше было сделано, какой спасенный памятник вы можете предъявить. Достаточно, чтобы человек значится
специалистом на бумаге, чтобы он окончил соответствующее учебное заведение. Не беда, что никакой практики он не имеет либо и вовсе друзья из соседней фирмы дали ему документы. Никогда вопрос о признании квалификации не ставился так: что конкретно и с каким качеством эта организация сделала?

Конкурсы на реставрацию проходили и в дореволюционное время, только тогда они назывались подрядами. Там было два аспекта – рекомендация и цена. У нас до сих пор на первом месте цена, и на втором месте цена, и на третьем месте цена...

Александр Попов: Я очень давно в этой отрасли – реставрации. Помню, как такие конкурсы стали впервые объявляться, как пришла первая такая бумага. Там требовалось указать, где вы работали, что вы сделали, предоставить акты госкомиссий за последние три-пять лет, сообщить, какие у вас есть специалисты, какое оборудование, какая техника и так далее. Я должен был дать исчерпывающую информацию о своей фирме. Тогда я подумал: вот это да! Но потом шаг за​ ​ шагом все это уходило в никуда. Лицензии стали выдавать налево и направо, в конце концов, вдруг оказалось – их около 4 тысяч! Однажды на коллегии Министерства культуры мне дали слово и я сказал: какой смысл в лицензиях, если их может получить любой? И вот когда на рынок пришло порядка 4 тысяч фирм (в основном это были фирмы, которые имеют лишь стол, стул, телефон и счет в банке), то конкурировать с ними, естественно, было невозможно. Когда на первом месте стала цена, выигрывали именно такие фирмы "Рога и копыта". А сегодня мы просто пожинаем плоды всего этого.

Лиля Пальвелева: Получается, то, что произошло в деревне Лазарево с Ильинской часовней – не исключение?

Александр Попов: Увы, это норма. Приведу пример. Есть такой город Белозерск, древнерусский город, которому в 2012 году отмечали 1150 лет. Тогдашний губернатор Вологодской области Позгалев обратился к президенту Медведеву с просьбой выделить деньги, чтобы город привести в чувство. Деньги были выделены, и вскоре мост XIX века не пожалели. Разобрали и построили новый.

На тот момент в Белозерске уже давно тянулась история с церковью Ильи Пророка. Это XVII век, удивительная постройка, у нас деревянного XVII века вообще остались крохи. Еще ее ценность заключалось в том, что у нее около 30 квадратных метров было живописи на стенах. Это вообще редкий для дерева случай. Так вот, церковь реставрировали, и год от года происходили такие вещи: проект начинает одна фирма, потом на следующий год выигрывает другая фирма, начинает разбирать одна фирма, потом выигрывает другая... И ты не знаешь, с кого спросить, в конце концов! Наконец, в 2012 году приходит вологодская фирма. Сроки исполнения договора были сведены почти к нулю, то есть – три месяца летних. Но по правилам заготовку материала надо делать исключительно в зимнее время, ведь дерево должно вылежаться. Понятно, что материала у них нет. Понятно, что то, что нужно делать год, за три месяца не сделаешь. Никто не может этого сделать! Я вывез туда все руководство Департамента культуры Вологодской области и показал: "Посмотрите, так нельзя делать! Остановите эти работы! Ни материалы, ни качество работы не соответствуют тому, что должно быть". Но акты подписали все – и Министерство культуры, и Департамент культуры, и музей, и технадзор, только я один не подписал. Я тогда думал, ничего не получится, но почему-то работы все-таки остановилось. Почему, для меня загадка, ведь за год до этого была ровно такая же история – конкурс выиграла фирма из Ярославля... Но благодаря тому, что методсовет начал долбить еще прежнего министра культуры, Александра Авдеева, удалось их отстранить от этой работы. Выяснилось, что они до этого ничего подобного не делали! Я был у министра культуры, встречался с заместителем министра культуры – все то же самое. Происходят страшные вещи. Государство, пусть не очень щедро, но выделяет деньги на сохранение памятника, однако после такой реставрации это не является памятником ни по каким стандартам! Это не более ценно, чем какой-нибудь деревенский сарай.

Лиля Пальвелева: Если все же так счастливо складываются обстоятельства, что памятником занимаются профессионалы, какой вариант лучше? Чтобы памятник оставался на своем месте, а это же может быть заброшенная деревня, как Лазарево или Леждома, и храм или амбар будет тогда без досмотра, но зато в родном ландшафте, или нужно свозить такие вещи в архитектурные музеи-заповедники?

Игорь Шургин: На этот вопрос нет однозначного ответа. Если мы возьмем условия, в которых существуют памятники деревянного зодчества в Норвегии, то спору нет, все должно оставаться на своем месте. Даже если такой памятник оказывается в далеком пустынном месте, к нему проложены дороги. Если же происходят чрезвычайные случаи, когда находится какой-то выродок и причиняет вред памятнику, то его находят, как правило, и с ним разбираются. А так памятник стоит, за ним следят, доехать до него нетрудно. Но если таких благоприятных условий нет, то не только у нас, а и на Западе их тоже перевозят – в музеи под открытым небом или в какое-то другое благоприятное место. С моей точки зрения, лучше сохранить памятник, пусть даже не на своем месте, чем он просто погибнет, к тому же толком и не исследованный. Максимальные исследования можно провести на деревянной постройке, только когда ее разберешь и увидишь, как она сделана.

Лиля Пальвелева: Но все же, если памятник стоит в каком-то очень красивом месте (часто это бывает на берегу озера или среди девственного леса) и людей там давно уже нет, туда ведь можно специально возить людей. Это может стать туристическим объектом, к пользе региона.

Игорь Шургин: Чтобы их туда возить, нужны и средства передвижения, и дороги. Когда нет ни того, ни другого, возить туристов весьма проблематично. Приведу такой пример. На юге Архангельской области есть город Каргополь и есть город Кириллов, где работает Александр Попов. Это Вологодская область. Между ними испокон веков существовала дорога. В советское время ее не чинили, и она стала плохая, разрушилась, на автобусе сейчас проехать нельзя из Кириллова в Каргополь, хотя там меньше двухсот километров. Из Москвы в Кириллов на автобусе возят много экскурсий, не говоря о водном пути, а в Каргополь надо ехать через архангельскую дорогу, делать огромный крюк, так что практически соединить эти две жемчужины невозможно. А там всего кусочек нужно построить дороги. Но бывает, что нет вообще дорог, в Леждому Александр Владимирович на тракторе добирался… Так вот, добраться трудно, а приедешь – там один маленький памятник. Вот в Мурманской области есть Варзуга, замечательное село, там красная рыба, известная с древних времен, на царский стол оттуда ее доставляли, и там в 1674 году была построена уникальная деревянная церковь. Она, к счастью, сохранилась. Моя знакомая, организатор поездок таких, говорит: я мечтаю отвезти туда группу наших туристов, но не могу, мне легче организовать группу за границу – это дешевле и комфортнее.

Достаточного внимания к народной деревянной архитектуре ни со стороны государства, ни со стороны общества в России сегодня нет! Оно было когда-то, возникло после войны, расцвело в 1960-е годы, на подъеме национального сознания очень активно культивировалось государством, а потом постепенно, к 1990-м годам, сошло на нет. Правда, сейчас молодежь в отдельных случаях проявляет интерес, в частности православная молодежь, но это несколько другой уклон. Но эти ребята не понимают, что эти памятники уникальные, и кто угодно не может с ними работать. Они думают: убрал мусор, починил что-то, поставил новый крест – и все в порядке. Такое общественное движение, конечно, оказывает положительное влияние на население, но в результате этой самодеятельности мы теряем и историческую информацию, и ценность памятника тоже.

Лиля Пальвелева: Вы все время говорите о церковной архитектуре, однако деревянное зодчество – это еще и дома, и хозяйственные постройки: амбары, мельницы... Из дерева строили везде, где рос хороший лес, поэтому во многих северных странах Европы такие памятники тоже сохранились. Можно ли это наследие сопоставить с русским наследием по количеству и по художественной ценности?

Александр Попов: Русская культура принесла миру несколько важных феноменов. Никто не оспаривает значимость русской литературы и древнерусской живописи, не вызывает ни у кого сомнений русский авангард. В этот же ряд я поставил бы русскую деревянную архитектуру. В отличие от нее каменное зодчество к нам пришло извне. Один раз из Византии – это Киевская Русь, и второй раз из Западной Европы – это Владимиро-Суздальское княжество. Третьим периодом можно считать петровскую эпоху, это уже архитектура чертежей. То есть русская каменная архитектура завозилась в Россию, и она была в каком-то смысле перепевом византийской и европейской культуры. А вот аналогов русского деревянного зодчества в мире нет.

Разумеется, и в Японии есть деревянная архитектура, и в скандинавских странах, но это совсем другого типа постройки, это стоечно-балочные конструкции. Русская же конструкция – срубовая. И русские мастера из сруба могли, как из глины, лепить любые формы – и бочку, и главу, и восьмерик, и церковь о двадцати стенах. Скажем, есть более ранние, XI-XII века, норвежские храмы, так называемые ставкирки. Они типа амбарчиков двухэтажных, и норвежцы, конечно, безумно их любят, у них около 30 таких деревянных церквей. Когда одну из них сожгли так называемые сатанисты, это стало национальной трагедией, они всем миром восстанавливали этот храм. Так вот, норвежские храмы – высотой 10, 12, 14 метров, не больше. А русская деревянная архитектура, скажем, XVII-XVIII веков – это 40-45 метров. Такой мощи, как в деревянной архитектуре России, больше нигде нет. И не случайно, показывая Кижи и другие памятники, говорят об этом как об уникальном явлении.

Каменные постройки на территории России были точечными: Московский кремль, кольцо южных монастырей, защищавших княжество от нашествия татар с юга. Когда была колонизация Севера, возникли Сергиев Посад, Кирилло-Белозерский монастырь, Ферапонтово и так далее. Но это были какие-то крохи, а все остальное было деревянной застройки.

В 1942 военном году, когда из-за войны в стране уже совсем плохо было, вышла книжка "Русское деревянное зодчество", авторы Забелло, Максимов, Иванов. Туда вошли самые яркие памятники. Где-то в 1980-е годы мы обратились к этой книге и подсчитали, что из упомянутого в ней сохранилось 15 процентов. Сколько сохранилось сегодня – никто не знает. Про жилье, про хозяйственные постройки я вообще не говорю, даже культовые не подсчитаны.

Игорь Шургин: В списке Всемирного наследия ЮНЕСКО из деревянных построек России – только Преображенская церковь в Кижах. Как только кончился социалистический строй в странах Центральной Европы, в список ЮНЕСКО были занесены деревянные церкви Польши, Украины и Румынии – это все вошло теперь во Всемирное наследие. До того, как приняли церкви тех стран, о которых я сказал, это был небольшой список деревянных памятников. Япония и страны Скандинавии – вот и все. Теперь добавились центрально-европейские страны. А Россия представлена только одной Преображенской церковью. У нас нет даже отдельного списка деревянных памятников, выделенных государством как объекты культурного наследия, чтобы можно было судить, чем мы обладаем на федеральном уровне, сколько их. Должна быть программа сохранения русского деревянного зодчества, но ее тоже нет. Площадь стран Скандинавии, Центральной Европы, если их вместе соединить, будет меньше, чем площадь европейской части России. И на ней – немыслимое разнообразие, которое имеет Россия, или правильнее сказать – имела. Мы все время говорим о существующих сегодня памятниках, но исследование деревянного зодчества России – это также работа с массой исторических, архивных и иконографических документов. На уровне сегодняшнего развития науки они помогают нам расширить представление о деревянном зодчестве.

Случаются сенсационные открытия. Самая старая церковь в Кирилло-Белозерском монастыре – церковь Положения риз Богоматери, ее туда перевезли из деревни Бородава, она датируется концом XV века. Там обнаружена масса архаичных черт, о которых предшествующие исследователи, имея меньший багаж знаний, не подозревали, они их не видели. Вот так по крупицам набирается представление о том, что церкви в XV веке выглядели иначе, чем мы привыкли их видеть в наши дни.

Вопрос о древних чертах, новый, если так можно выразиться. В 1870-е годы известнейший историк Иван Егорович Забелин сформулировал представление о том, что деревянное зодчество – плоть от плоти народного искусства, и оно не изменялось со временем. Это представление нашло отражение в исторической живописи Аполлинария Васнецова. На его реконструкциях Москвы XV-XVI веков Кремль выглядит по-разному, а домики вокруг почти одинаковые – что в XV, что в XVII столетии. Нужно было очень много усилий и исследований, чтобы показать, что все изменялось – и жилище крестьянское, и деревянные церкви.

Лиля Пальвелева: Можем ли мы говорить об эталонных реставрациях? Они существуют?

Игорь Шургин: Да, но это капля в море. Наверное, в этом смысле работы Александра Попова безупречны. Одна из них – церковь, которая два года назад перевезена в Коломенское из Архангельской области. Стоявшую рядом более позднюю, конца XIX века, церковь сожгли, она сгорела, а эта, к счастью, уцелела. Это чудо и вообще беспрецедентный случай – в Москву из глуши привезли деревянный памятник, который совершенно не был исследован. Он числился по спискам концом XIX века, а оказался датируемым 1680-ми годами. Главное же, до сих пор было представление, что снаружи русские церкви не расписывались никогда. Хотя на западных, на Украине, в Румынии, наружные росписи есть. У многих памятников, которые сегодня еще можно реставрировать, очень большой процент утрат, а завтра этих объектов просто не будет. Ну, казалось, – не те условия у нас, снега, не могли расписывать. Правда, было сделано открытие в одной из церквей конца XVII века, на границе Карелии и Ленинградской области. Там под крышей, защищенные от осадков, сохранились доски с деисусом и орнаментом по краям изображений. Их реставратор снял и сдал на хранение в Русский музей. И вот такую же доску с орнаментальной росписью мы нашли в этой церкви, что теперь в Коломенском. С этого начались поиски, и сейчас есть подозрения, что, возможно, был расписан снаружи еще один храм – на юге Архангельской области. Сейчас он под обшивкой. Хорошо бы заняться его реставрацией. Только не надо думать, что это сюжетная роспись какая-то – это просто геометрические фигуры, которые покрывают стены. В данном случае стены не круглые, а стесанные, что тоже не так часто, видимо, встречалось. По изображению исследователя конца XIX – начала XX века Владимира Суслова, рядом с сохранившейся церковью, недалеко от нее, в селении, была другая, которая снаружи была вроде бы расписана по круглым бревнам.

Лиля Пальвелева: А стоит ли наука на месте по части консервации? Дерево ведь очень уязвимый материал.

Александр Попов: Сегодня стоит вопрос о том, что самые ценные памятники надо экспонировать как музейные экспонаты, просто ставить под стекло, создавать для них температурно-влажностный режим, и только тогда мы их можем сохранить. У многих памятников, которые еще можно реставрировать, очень большой процент утрат, а завтра их просто не будет. У меня ощущение такое, что мы практически ничего из этого не сохраняем. А то, что мы делаем сегодня, уже не является памятниками. Сейчас пошла новая тенденция – мы делаем копии вместо реставрации, но это же не памятники.

Лиля Пальвелева: Я видела в Реставрационных мастерских имени Грабаря, как реставрируют дерево всякими специальными смолами, составами. Это не была архитектура, а какие-то более мелкие вещи, но можно ли и то, что на улице, чем-нибудь промазать, чтобы не разваливалось?

Александр Попов: Вспомним историю с многострадальными Кижами. Я всегда предлагал, что этот шедевр надо перебирать, используя исторические ремесла. Сколько меня катали – как шарик бильярдный – из угла в угол, рассказывали, что можно успешно использовать поддомкрачивание, что особая химия есть... Один петербургский ученый заверял, что у молекулы не хватает какого-то хвоста, скоро мы его приделаем. А кончилось все тем, что сегодня перебирают церковь по историческим технологиям, не сверху, а снизу, как я и предлагал. Мы других способов для сохранения памятников деревянного зодчества не знаем, для того чтобы они стояли на улице, чтобы их можно было использовать по назначению. И в других странах мира тоже нет волшебной палочки. В 1999 году в Мехико были приняты стандарты по реставрации деревянных памятников, где все это прописано: историческими инструментами, по историческим технологиям, материалы такие же, из которых это было сделано, и обучение специалистов. Все вроде бы теоретически понятно, и даже деньги выделяются какие-то, но мы их по назначению не используем.

По данным Игоря Шургина, в России еще сохраняется около двухсот деревянных церквей XVII-XVIII веков и около трехсот деревянных часовен XVII-XIX столетий. Если учесть, что в старину ни одна деревня не обходилась без такого строения, уже можно сказать - все наперечет. Непонятные большинству нащих современных слова ласкают слух: четверик, прируб, волоковое окно в алтаре, рублен в лапу, а выше рублен в чашу; косящатые окна второго света, обрамленные толстыми колодами.

Деревянная архитектура не только в разные эпохи была разной. В каждом регионе у нее были свои конструктивные особенности. Деревенские дома-корабли русского Севера с крытыми дворами монументальны, изощренны кварталы старого Томска, где каждый дом пытался перещеголять соседа резьбой наличников и подзоров. По отношению к деревянному зодчеству неприменим термин «типовая застройка». Каждый объект – источник ценной художественной и исторической информации. Эта информация уходит от нас. и, увы, кажется, что уходит необратимо.

Радио Свобода