В разгар лета гости съезжаются в Нью-Йорк: если свои предпочитают бежать из города от жары, то чужие не обращают на нее внимания. Среди сравнительно недавно появившихся на туристской карте достопримечательностей – афроамериканские церкви Гарлема. Этот переживающий ренессанс район привлекает заграничных гостей своей экзотикой – джазовыми концертами в исторических клубах, оригинальной кухней американского Юга и богослужением в черных церквях. Последние стали настолько популярны, что в них специально для иностранных туристов открывают галереи на втором этаже, где можно насладиться службой, не мешая ее ходу. Однако это не аттракцион, а редкий духовный опыт.
Мы связываем религию с благостностью. Мы научились видеть в церкви храм тихого, углубленного благочестия. Кому придет в голову танцевать под хорал Баха? Заходя под церковные своды, мы склоняем голову и понижаем голос. Однако, такое отношение к вере не только не универсально, но и не бесспорно.
"Религия, – писал Жорж Батай, – требует по меньшей мере чрезмерности. Она требует праздника, вершиной которого является экстаз".
Чтобы увидать, если не разделить такое, я отправился в афроамериканскую церковь небогатого городка в Нью-Джерси. В отличие от попавшего в путеводители Гарлема, сюда белые заходят нечасто. Даже у библейских персонажей на развешанных в холле религиозных картинах – черные лица. Среди прихожан я заметил только трех белых женщин, которых здесь, судя по всему, хорошо знали.
Честно говоря, служба больше всего напоминала рок-концерт. Прихожане всех возрастов – от детей до матрон – с радостной готовностью вводили себя в исступление. Они пели, хлопали в ладоши, разражались криками восторга. То и дело кто-то пускался в пляс. Самые неистовые впадали в транс. Одна нарядно одетая старушка в специальной воскресной шляпе билась, упав на пол. Ее заботливо поддерживали внуки. Эта была как раз та самая "чрезмерность", бьющее через край религиозное чувство.
Ничего угрожающего или пугающего во всем происходящем не было. Люди славили Бога и свою веру, не сдерживая эмоций. Для них воскресный поход в церковь был кульминацией недели. Настоящий праздник в своем куда более древнем, чем мы привыкли, понимании: экстаз, позволяющий слиться с коммунальным телом общины, ощутить себя частью целого. Тут не просто молились Богу, тут с ним сливались – в куда более прямом смысле слова, чем нам это кажется возможным.
Не умея разделить чужой энтузиазм, я – единственный в церкви – смотрел на происходящее со стороны, да еще и сидя. Буря чужих эмоций меня скорее угнетала, чем вдохновляла. Но это была моя проблема. Остальные, смеясь и плача, испытывали глубокий восторг. Я никогда не видел столь открытого проявления религиозного чувства, способного, как оно, собственно, и должно, буквально вывести человека из себя.
Пастор – высокий, молодой, спортивный, одетый в безукоризненный костюм, в белой сорочке с изысканно подобранным галстуком, не походил на фанатика, но службу он вел как шаман. Пастор метался на подиуме, как ураган. Свою проповедь он пел и выкрикивал. Слова сливались то в стон, то в гимн. Намокла рубашка, почернел от пота элегантный итальянский пиджак. Не выпуская микрофона, Пэйдж беззаветно доводил себя до изнеможения. Неистовый танец его молитвы загипнотизировал всех. Прихожане участвовали в радении душой и телом. Искусно разжигая паству, Пэйдж накалял зал. Когда напряжение достигало предела, он замер на месте. Сквозь него, казалось, прошла электрическая искра. Конвульсивно дергаясь, пастор принялся проникновенно и торжественно выкрикивать несуществующие слова на ангельских языках.
Святой дух, как верят пятидесятники, снисходит на праведных. Знак избранности – способность к глоссолалии, то есть способность говорить на "ангельских языках". Я, конечно, читал об этом раньше, но никогда сам не слышал. Теперь довелось.
Сегодня, говорят теологи, происходит могучий ренессанс самых архаических культов. 21-е столетие обещает стать веком возвращения наиболее древних, изначальных форм религиозной жизни. О такой реставрации писал обозреватель журнала The Atlantic Monthly Филипп Дженкинс: “Запад еще не отдает себе отчета в том, что мир вступил в эпоху новой христианской революции. Сегодня центры христианства перемещаются на Глобальный Юг, в страны третьего мира”.
Демографическим сдвигам сопутствует доктринальная революция. Южная церковь исповедует христианство в его наиболее ортодоксальной версии, идущей от Нового Завета. Отрицая западную либеральную традицию с ее аллегорическим толкованием евангельских текстов, христианство третьего мира следует духу и букве писания. Главное тут – сверхъестественное начало. Как сказал один африканский епископ, мы не читаем Библию, а делаем то же, что в ней написано. Идя по пути реставрации, южная церковь восстанавливает давно забытые на Западе практики и ритуалы. То, что либеральные христиане на Западе полагают отжившими средневековыми предрассудками, южная церковь считает живой традицией, опирающейся на авторитет Священного писания.
Никто не возьмется предсказать, как изменит наш духовный пейзаж идущая сейчас религиозная революция. Но то, что она не может пройти бесследно для всех, уже очевидно. Один из поразительных примеров таких перемен – экспорт христианства из Африки в Соединенные Штаты. Бурное африканское христианство, практикующее глоссолалию и экзорцизм, предлагает западным прихожанам альтернативу их часто апатичной и формализованной религии – по-настоящему живую церковь. Нигерийский евангелист архиепископ Идахоса объяснил успехи африканских проповедников в США, этот феномен "обратного миссионерства", лапидарно: “Африке не нужен Бог, ей нужны деньги. Америке не нужны деньги, ей нужен Бог”.
Радио Свобода
Мы связываем религию с благостностью. Мы научились видеть в церкви храм тихого, углубленного благочестия. Кому придет в голову танцевать под хорал Баха? Заходя под церковные своды, мы склоняем голову и понижаем голос. Однако, такое отношение к вере не только не универсально, но и не бесспорно.
"Религия, – писал Жорж Батай, – требует по меньшей мере чрезмерности. Она требует праздника, вершиной которого является экстаз".
Чтобы увидать, если не разделить такое, я отправился в афроамериканскую церковь небогатого городка в Нью-Джерси. В отличие от попавшего в путеводители Гарлема, сюда белые заходят нечасто. Даже у библейских персонажей на развешанных в холле религиозных картинах – черные лица. Среди прихожан я заметил только трех белых женщин, которых здесь, судя по всему, хорошо знали.
Честно говоря, служба больше всего напоминала рок-концерт. Прихожане всех возрастов – от детей до матрон – с радостной готовностью вводили себя в исступление. Они пели, хлопали в ладоши, разражались криками восторга. То и дело кто-то пускался в пляс. Самые неистовые впадали в транс. Одна нарядно одетая старушка в специальной воскресной шляпе билась, упав на пол. Ее заботливо поддерживали внуки. Эта была как раз та самая "чрезмерность", бьющее через край религиозное чувство.
Ничего угрожающего или пугающего во всем происходящем не было. Люди славили Бога и свою веру, не сдерживая эмоций. Для них воскресный поход в церковь был кульминацией недели. Настоящий праздник в своем куда более древнем, чем мы привыкли, понимании: экстаз, позволяющий слиться с коммунальным телом общины, ощутить себя частью целого. Тут не просто молились Богу, тут с ним сливались – в куда более прямом смысле слова, чем нам это кажется возможным.
Не умея разделить чужой энтузиазм, я – единственный в церкви – смотрел на происходящее со стороны, да еще и сидя. Буря чужих эмоций меня скорее угнетала, чем вдохновляла. Но это была моя проблема. Остальные, смеясь и плача, испытывали глубокий восторг. Я никогда не видел столь открытого проявления религиозного чувства, способного, как оно, собственно, и должно, буквально вывести человека из себя.
Пастор – высокий, молодой, спортивный, одетый в безукоризненный костюм, в белой сорочке с изысканно подобранным галстуком, не походил на фанатика, но службу он вел как шаман. Пастор метался на подиуме, как ураган. Свою проповедь он пел и выкрикивал. Слова сливались то в стон, то в гимн. Намокла рубашка, почернел от пота элегантный итальянский пиджак. Не выпуская микрофона, Пэйдж беззаветно доводил себя до изнеможения. Неистовый танец его молитвы загипнотизировал всех. Прихожане участвовали в радении душой и телом. Искусно разжигая паству, Пэйдж накалял зал. Когда напряжение достигало предела, он замер на месте. Сквозь него, казалось, прошла электрическая искра. Конвульсивно дергаясь, пастор принялся проникновенно и торжественно выкрикивать несуществующие слова на ангельских языках.
Святой дух, как верят пятидесятники, снисходит на праведных. Знак избранности – способность к глоссолалии, то есть способность говорить на "ангельских языках". Я, конечно, читал об этом раньше, но никогда сам не слышал. Теперь довелось.
Сегодня, говорят теологи, происходит могучий ренессанс самых архаических культов. 21-е столетие обещает стать веком возвращения наиболее древних, изначальных форм религиозной жизни. О такой реставрации писал обозреватель журнала The Atlantic Monthly Филипп Дженкинс: “Запад еще не отдает себе отчета в том, что мир вступил в эпоху новой христианской революции. Сегодня центры христианства перемещаются на Глобальный Юг, в страны третьего мира”.
Демографическим сдвигам сопутствует доктринальная революция. Южная церковь исповедует христианство в его наиболее ортодоксальной версии, идущей от Нового Завета. Отрицая западную либеральную традицию с ее аллегорическим толкованием евангельских текстов, христианство третьего мира следует духу и букве писания. Главное тут – сверхъестественное начало. Как сказал один африканский епископ, мы не читаем Библию, а делаем то же, что в ней написано. Идя по пути реставрации, южная церковь восстанавливает давно забытые на Западе практики и ритуалы. То, что либеральные христиане на Западе полагают отжившими средневековыми предрассудками, южная церковь считает живой традицией, опирающейся на авторитет Священного писания.
Никто не возьмется предсказать, как изменит наш духовный пейзаж идущая сейчас религиозная революция. Но то, что она не может пройти бесследно для всех, уже очевидно. Один из поразительных примеров таких перемен – экспорт христианства из Африки в Соединенные Штаты. Бурное африканское христианство, практикующее глоссолалию и экзорцизм, предлагает западным прихожанам альтернативу их часто апатичной и формализованной религии – по-настоящему живую церковь. Нигерийский евангелист архиепископ Идахоса объяснил успехи африканских проповедников в США, этот феномен "обратного миссионерства", лапидарно: “Африке не нужен Бог, ей нужны деньги. Америке не нужны деньги, ей нужен Бог”.
Радио Свобода