В фейсбуке уже сутки распространяется трогательное видео из Парагвая. Люди живут на свалке, зарабатывают сортировкой мусора, а дети их меж тем играют в оркестре:
Дирижер говорит, что слушателям мусорного оркестра будет проще понять, что не нужно просто так выкидывать вещи и, главное, что не следует просто так списывать со счетов людей. Он, разумеется, прав. Но сила этой истории все-таки не в моральном уроке. Эта история поражает, потому что открывает истину: искусство и мусор объединяет одно важное свойство – и то, и другое по определению бесполезно.
Тезис о бесполезности искусства был нужен в истории мысли, чтобы:
– отличить искусство от ремесла: бондарь делает бочку, чтобы в ней можно было держать капусту, а бочка хороша тем, что хорошо хранит полезную для человека квашеную капусту, тогда как художник пишет картину… ни для чего;
– отличить эстетическое удовольствие от любого другого (чувственного удовольствия, морального удовлетворения): произведение искусства нам нравится не потому, что помогает достичь каких-то целей или удовлетворяет каким-то потребностям, а потому, что подталкивает нас к свободной игре ума и воображения. Кант, первым выделивший эстетический опыт в отдельную сферу, называл удовольствие, которое мы получаем от искусства, «незаинтересованным».
Разница между искусством и мусором в том, что мусор мы из-за его бесполезности выкидываем, а искусство ценим. Причем искусство изобразительное – довольно дорого. Это не значит, что художник хотел заработать, создавая свое произведение (такая мотивация приносит обычно весьма посредственные плоды). Это значит, что множество состоятельных людей стремится найти адекватное употребление своим бесполезным деньгам (после какой-то суммы они ведь совершенно бесполезны). Одна бесполезность помножается на другую, и листочек с росчерком мастера превращается в капитал. Символический, но в то же время вполне материальный. Этот капитал измеряется аукционными ценами, а поддерживается и преумножается выставками.
Но выставки – это не только помпа и publicity, это еще и доставка, монтаж и охрана. Эти отвратительно материальные процессы подвергают объекты искусства, то есть материальную оболочку символического капитала, страшным рискам. Которые обслуживают страховщики. Страховать объекты искусства дорого, но дороговизна в данном случае оправданна. Довольно часто объекты оказываются испорченными, и тогда компании приходится возмещать владельцу их полную стоимость. Интересно, куда деваются при этом сами объекты, ведь далеко не все оказываются раздавленными в труху. Понятно, что поврежденная картина с точки зрения рынка уже не искусство, но ни один художник с этим никогда не согласится, потому что воспринимает ее из совершенно другой перспективы.
Истории художника и художественного мусора посвящена выставка No Longer Art, проходящая в нью-йоркской Arthur Ross Architecture Gallery.
Однажды польская художница Элка Крайевска, живущая сейчас в Нью-Йорке, попыталась узнать, какие конкретно работы, объявленные – решением экспертов и страховщиков – лишенными ценности, можно обнаружить на складах и свалках. Как художница, Крайевска понимает, что, например, картина крупнейшего американского абстракциониста Эда Рейнхардта, на которую чихнул простуженный посетитель выставки, не может лишиться смысла только потому, что появившиеся на черном фоне пятна уже никак не удалить, а художник, который мог бы авторизовать изменения, умер. Объекты, утратившие статус произведения искусства на рынке, на самом деле почти сохранны и остаются произведениями в терминах самого искусства.
Общение Крайевской со страховой компанией AXA завершилось тем, что ее глава Кристина Фишер передала объекты, признанные полностью утраченными, основанному Крайевской The Salvage Art Institute. Фишер рассуждает здраво: «Обесцененные для рынка работы все равно остаются частью культурного наследия. Если бы признать утраченными все поврежденные античные статуи, Metropolitan Museum был бы пуст». Сама же Крайевска хочет разрешить парадокс: если в XX веке искусство нередко делалось прямо из мусора, то что дает нам принципиальное право снова низвести его до мусора из-за незначительных повреждений? То есть предлагает смотреть на выброшенные с рынка работы как на произведения искусства в собственном смысле. Как на бесполезные и не представляющие никакой ценности вещи, которые заводят в наших головах машинки для порождения смысла.
Радио Свобода
Дирижер говорит, что слушателям мусорного оркестра будет проще понять, что не нужно просто так выкидывать вещи и, главное, что не следует просто так списывать со счетов людей. Он, разумеется, прав. Но сила этой истории все-таки не в моральном уроке. Эта история поражает, потому что открывает истину: искусство и мусор объединяет одно важное свойство – и то, и другое по определению бесполезно.
Тезис о бесполезности искусства был нужен в истории мысли, чтобы:
– отличить искусство от ремесла: бондарь делает бочку, чтобы в ней можно было держать капусту, а бочка хороша тем, что хорошо хранит полезную для человека квашеную капусту, тогда как художник пишет картину… ни для чего;
– отличить эстетическое удовольствие от любого другого (чувственного удовольствия, морального удовлетворения): произведение искусства нам нравится не потому, что помогает достичь каких-то целей или удовлетворяет каким-то потребностям, а потому, что подталкивает нас к свободной игре ума и воображения. Кант, первым выделивший эстетический опыт в отдельную сферу, называл удовольствие, которое мы получаем от искусства, «незаинтересованным».
Разница между искусством и мусором в том, что мусор мы из-за его бесполезности выкидываем, а искусство ценим. Причем искусство изобразительное – довольно дорого. Это не значит, что художник хотел заработать, создавая свое произведение (такая мотивация приносит обычно весьма посредственные плоды). Это значит, что множество состоятельных людей стремится найти адекватное употребление своим бесполезным деньгам (после какой-то суммы они ведь совершенно бесполезны). Одна бесполезность помножается на другую, и листочек с росчерком мастера превращается в капитал. Символический, но в то же время вполне материальный. Этот капитал измеряется аукционными ценами, а поддерживается и преумножается выставками.
Но выставки – это не только помпа и publicity, это еще и доставка, монтаж и охрана. Эти отвратительно материальные процессы подвергают объекты искусства, то есть материальную оболочку символического капитала, страшным рискам. Которые обслуживают страховщики. Страховать объекты искусства дорого, но дороговизна в данном случае оправданна. Довольно часто объекты оказываются испорченными, и тогда компании приходится возмещать владельцу их полную стоимость. Интересно, куда деваются при этом сами объекты, ведь далеко не все оказываются раздавленными в труху. Понятно, что поврежденная картина с точки зрения рынка уже не искусство, но ни один художник с этим никогда не согласится, потому что воспринимает ее из совершенно другой перспективы.
Истории художника и художественного мусора посвящена выставка No Longer Art, проходящая в нью-йоркской Arthur Ross Architecture Gallery.
Однажды польская художница Элка Крайевска, живущая сейчас в Нью-Йорке, попыталась узнать, какие конкретно работы, объявленные – решением экспертов и страховщиков – лишенными ценности, можно обнаружить на складах и свалках. Как художница, Крайевска понимает, что, например, картина крупнейшего американского абстракциониста Эда Рейнхардта, на которую чихнул простуженный посетитель выставки, не может лишиться смысла только потому, что появившиеся на черном фоне пятна уже никак не удалить, а художник, который мог бы авторизовать изменения, умер. Объекты, утратившие статус произведения искусства на рынке, на самом деле почти сохранны и остаются произведениями в терминах самого искусства.
Общение Крайевской со страховой компанией AXA завершилось тем, что ее глава Кристина Фишер передала объекты, признанные полностью утраченными, основанному Крайевской The Salvage Art Institute. Фишер рассуждает здраво: «Обесцененные для рынка работы все равно остаются частью культурного наследия. Если бы признать утраченными все поврежденные античные статуи, Metropolitan Museum был бы пуст». Сама же Крайевска хочет разрешить парадокс: если в XX веке искусство нередко делалось прямо из мусора, то что дает нам принципиальное право снова низвести его до мусора из-за незначительных повреждений? То есть предлагает смотреть на выброшенные с рынка работы как на произведения искусства в собственном смысле. Как на бесполезные и не представляющие никакой ценности вещи, которые заводят в наших головах машинки для порождения смысла.
Радио Свобода